Том 1. Страна счастливых - Ян Леопольдович Ларри

произойдет никаких социальных изменений, между тем как т. Сталин на 7-м пленуме ИККИ подчеркивал, что «успехи социалистического строительства в нашей стране, а тем более победа социализма и уничтожение классов, это такие всемирно-исторические факты, которые не могут не вызвать могучего порыва революционных пролетариев капиталистических стран к социализму, которые не могут не вызвать революционных взрывов в других странах». Ларри игнорирует это положение, он не верит в силы мировой революции.

Бросим заниматься земными делами!

Но если бы даже Ларри брал и более близкий к нашим дням период, то он должен был исходить из того ленинско-сталинского положения, что, полностью построив социализм в нашей стране, уничтожив классы и государство, мы будем с еще большей энергией продолжать борьбу за мировую революцию, помогать зарубежным пролетариям. Он должен был развить тезис о том, как страна социализма будет защищаться от своих врагов, — Ларри же совсем смазал эти моменты. Исчерпывающую их постановку дал т. Сталин в том же выступлении на 7-м пленуме ИККИ, говоря о социалистической милиции общества без классов и государства.

Почему же обитатели «Страны счастливых» Ларри вместо того, чтобы бороться на земле, здесь строить коммунизм — летят на луну? Потому, что они не имеют ничего общего с коммунизмом. Это не большевики, а буржуазные деляги, взятые напрокат из западных романов.

Земная скука — вот что обращает взоры людей с земли на луну. В «Стране счастливых» Ларри прежде всего ужасно скучно. Его люди очень немногим отличаются от обслуживающих их автоматов. В противовес Марксу, Энгельсу и Ленину, утверждающим, что при социализме будет небывалый гармонический расцвет всех человеческих способностей, Ларри представляет себе будущих людей рационалистами-схематиками. Для Ларри социализм — это только век техники.

Социализм не упраздняет наций, а, наоборот, обеспечивает им мощный экономический и культурный подъем, подтягивает отстающих, уничтожает национальное неравенство, создает общую интернациональную семью. Ларри решил иначе: он уничтожает все многочисленные национальности СССР и оставляет одну — русских.

Великодержавный шовинизм в самой отвратительной форме! Это идея, искривляющая основы политики партии и советской власти. Это — антисоветская идея.

Таким образом, книга Ларри — насквозь враждебная, не имеющая ничего общего с большевистским пониманием социализма, агитка классового врага.

И вот к этой-то книге т. Глебов-Путиловский дал предисловие, в котором рекомендует ее «каждому гражданину СССР», оправдывает отрыв Ларри Советского Союза от всего мира. «Он не берет весь мир, он обходит его. Он предоставляет „капиталистическое окружение“ (почему в кавычках? М. Ц.) своему естественному историческому развитию, которое с железной необходимостью все равно поздно или рано (!!) через мировую революцию приведет его к одному знаменателю с СССР».

Либерализмом было бы отнесение этой контрреволюционной болтовни просто к гнилому либерализму, к халтуре и т. д. Нет, это надо квалифицировать строже.

Книга Ларри должна быть немедленно изъята.

Р. S. «Литературная газета», критикуя контрреволюционную книжку Ларри, дважды допустила политические ошибки. В первый раз (в № от 15 августа 1931 г.) она квалифицировала книжку Ларри просто как халтуру; во второй раз (в № от 18 декабря 1931 г.) были допущены еще более грубые ошибки: критикуя Ларри за отрыв СССР от остального мира, автор статьи скатился к троцкистскому тезису о невозможности построения социализма в одной стране, утверждая, что будто «не может быть построено бесклассовое общество, пока существует капиталистический мир и его враждебное влияние на страну социализма».

ЗАПИСКИ КОННОАРМЕЙЦА

Посвящение

Эту книгу борьбы за социалистический мир товарищу Николаю Николаевичу Глебову-Путиловскому, слесарю, члену Петербургского совета рабочих депутатов 1905 года.

Автор

Глава I

Во дворе зовут меня Язвой. А дворничиха — женщина большой учености — называет Египетской казнью.

Худая и высокая дворничиха знает все на свете. Когда-то в молодости она служила кухаркой у немца-фабриканта и там набралась разной мудрости. Дворничиху во дворе уважают и к ней почтительно прислушиваются.

Но бывает и так, что кто-нибудь, пьяный, начинает куражиться:

— Бро-о-ось! Заливаешь ты это, Митревна!

Дворничиха смотрит тогда с усмешечкой и покачивает головой:

— Ах, шлехт, шлехт. Их зее думков зер!

И ошеломленный непонятными словами пьяный умолкает.

…По вечерам, когда печальные синие сумерки тихо обволакивают двор, когда до получки остается несколько дней и по этому случаю во дворе не видно пьяных и люди тоскливо слоняются по двору, дворничиха садится под окном темной дворницкой, держа в растопыренных руках недовязанный чулок. Шевеля неспешно спицами, она исподлобья осматривает двор, а заметив людей во дворе, печально вздыхает и начинает щунять сапожника Евдоху.

— Какой ты есть человек? — говорит она, вытягивая губы.

— А такой! — мрачно отвечает Евдоха. — И с руками, и с ногами, и с телячьей головой.

Дворничиха тяжело вздыхает.

— А ты не дыши, Митревна! Дышать это даже бесполезно. Дала бы лучше двугривенный! А? Нет, право слово, — оживляется Евдоха, — двугривенный что? Глупость, конечно! А человеку — облегчение.

— Пустой ты человек, Евдоха! — скорбно качает головой дворничиха. — Думков, как говорят немцы!

— Немцы не пример, — солидно откашливается Евдоха, — немец размаху не имеет. Хотя, конечно, хитрый народ. Это безусловно. Но только немцы, они без души. Пар у них заместо души.

— А у тебя? Дух винный?

— У меня-то? У меня, Митревна, православная душа под жилеткой!

— Пьяница ты, Евдоха!

Подходят скучающие люди. Евдоху обступают со всех сторон. Он подмигивает и, как бы призывая всех в свидетели, говорит значительно:

— Если насчет выпивки, так тут понимать надо.

— И понимать нечего! — усмехается дворничиха.

— Нет, дозвольте… Я пью! Не отрицаю. Однако кто может мне пальцем ткнуть: вот-де, идет Евдоха пьяница! Никто мне не ткнет. Пьяница, это который у монопольки валяется.

— Справедливо говорит! — поддерживает Евдоху взлохмаченный жестянщик Николай. — Пьяница проспится, а дурак это уж извините. С давних времен замечено. — И добавляет строго: — Мастеровому человеку никак невозможно без выпивки.

— Во! — обрадованно подхватывает Евдоха. — В точку! Да ежели нашему брату не пить, так и свет в овчинку покажется. Да мне жизнь она не в жизнь, ежели шкалика не пропущу… Грудью я маюсь. Неделю не попью — задышка вяжется. Вот и не пей тут!

Дворничиха подбирает скатившийся с колен клубок шерсти. Лицо становится красным. Она смотрит на всех и певуче говорит:

— Необразованность мучает тебя, Евдоха! Жила я вот у немцев, так насмотрелась этой образованной жизни. По-нашему взять хотя бы фрукт какой-нибудь. У нас называется яблоко, а по-ихнему «апфиль». По-нашему лошадь, по-ихнему — ферт. Ты вот скажешь: «дайте мне водки», а у немца — «гибин зи шнайпс».

— Чудеса! — подхалимничает Евдоха.

— По-нашему — ребенок, у них — кнабе. Стакан — гляс,