Николай Кузаков - Красная волчица

— Это в какие артистки? — подняла голову тетя Глаша. — Это которые в кине-то по полотну бегают?

— Вот-вот, — подтвердила Надя.

— Не пущай. Че они там вытворяют, страх божий. Не пущай…

— Я уж отговариваю… — вздохнула Надя.

— Бабоньки, припьем еще помаленьку, — разливая по стаканчикам наливку, угощала Семеновна.

Бабы уже говорили все разом, не слушали друг друга и в то же время как-то понимали друг друга. Ятока давно уже не была в такой компании, ей было радостно и в то же время уже непривычно.

Гости разошлись в сумерках. Ятока убирала со стола. От калитки донеслось мычание. Семеновна глянула в окно.

— Белянка пришла. Сходи подои.

У калитки стояла белая корова.

— Вася тебе писал — продай корову. Здоровье плохое, зачем с ней возишься?

Семеновна горестно вздохнула.

— Духу не хватило. Самой-то мне много ли молока надо, одной кружки хватит. Да только выйду в ограду, погляжу на хлев, как подумаю, что не будет там коровы, такая тоска охватит, жить неохота. Выходит, руки-то моя лишними стали. Вот ведь горе-то какое…

— Теперь, однако, продать придется. Осенью все в город поедем, одну тебя больше не оставим.

Семеновна опустилась на сундук.

— Ты в своем ли уме, девонька? — наконец обрела она дар речи. — Смотри-ка они че надумали: взяла да и поехала, кинула все. Как у вас все просто получается. У меня здесь сыновья похоронены, старик. Они и в добрый час, и в худой всегда со мной. Горько на душе, схожу к ним, расскажу, как живу, што в деревне делается. Им хорошо, и мне легче. Да и жить-то мне уж ничего не осталось. Все мои ровесники давно уж лежат в сосновом бору. Это я што-то еще замешкалась на этом свете. Помру в городе-то, вы же меня не повезете, там и схороните. И буду я лежать одна-одинешенька среди чужих людей. Нет уж, милая, я отсюда никуда не поеду.

Ятока понимала свекровь, сочувствовала ей, но сказала совсем другое:

— А как же одна-то жить будешь?

— Пошто одна? — удивилась Семеновна. — Кругом люди. Вон Глаша, мы друг без дружки чашки чая не выпьем. Она без меня совсем зачахнет. Глаша только на людях храбрится, а так-то она еще болезненней меня. Тем и держится, что сына ждет.

— Вася приплывет, тогда говорить будем.

— А че говорить-то…

Семеновна легла в горнице, но заснуть не могла. Растревожила ей сердце Ятока. Она оделась и вышла на угор. В заречье над озерами клубами поднимался туман и молочной белизной разливался по падям. Дымилась и река, косматые струйки скользили над волнами, отчего казалось, что осередыш медленно уплывает в низовье. За селом на опушке леса тутукал козодой, где-то на болотах басовито ухала выпь, с лугов доносились голоса перепелок. Эти привычные с детства лесные голоса успокоили Семеновну.

Ятоке тоже не спалось. Легла, а сон пропал. Она все еще не могла поверить, что вырвалась из города. Выйди из дома — и очутишься в горах. «Где сейчас Вася? Что делает? Однако, у костра коротает ночь», — думала Ятока. И вдруг вспомнила Полину Андреевну, Загорскую, ее сухой, недобрый смех. И тут Ятоку осенило: «Так это Вася выносил из тайги Полину Андреевну, а Ирина — дочь Васи? Тогда пошто говорил, что какой-то друг шибко просил о девочке позаботиться? Совсем что-то все перепуталось».

За деревней, где кончается перекат, по обрывистому берегу тянутся густые заросли тальника, черемушника, боярышника и краснотала. Здесь, в кустах у глубокого омута, Димка с Андрейкой облюбовали место для рыбалки.

Андрейка, кутаясь в старый отцовский пиджак, полусонно смотрел на поплавок. Его белое лицо со светлыми бровями было выпачкано серой пыльцой кустарников.

Димка, поплевав на червя, закинул удочку, а удилище воткнул в берег. Смахнул с ладони землю и потянулся.

— До чего же рано здесь всходит июньское солнце!

— Но зато зимой, в декабре, его не дождешься.

По омуту лениво ходили круги. Над ним склонились развесистые талины. От кустов до середины реки лежала тень, и от этого вода была темной и казалась холодной. Димка оперся о ствол талины, и на беловолосую голову Андрейки дождем, сыпанула крупная роса.

— Ты сдурел? — потряс головой Андрейка, но не сдвинулся с места.

— Скорее проснешься. У тебя клюет.

Андрейка сбросил с плеч пиджак, схватил удилище, потянул его — в воздухе, извиваясь, блеснул красноперый окунь.

— Не брыкаться, — отцепляя рыбу, радовался Андрейка. — Я тебе говорил, будет у нас сегодня уха.

— Одно дерево — не лес.

— А мой дед говорит: лиха беда начало.

Андрейка снова закинул удочку и уселся основательно, В кустах голосисто закуковала кукушка. Ей отозвалась горлица. С неба упал негромкий журавлиный крик.

— Люблю журавлей, в них есть что-то сказочное. — Димка крутил головой, искал в небе журавля, но ему мешали ветки.

— Пустая птица: ни мяса, ни пера, — с пренебрежением махнул рукой Андрейка.

— Без таких птиц мир опустел бы и человек многое бы потерял.

— Как ты любишь, Димка, заумные речи. Для меня река есть река, горы есть горы. Все просто и ясно.

Димка задумчивым взглядом смотрел вдаль.

— Все не так просто. Тебе приходилось ночью на лугу слушать, как молчат цветы? В их молчании есть что-то девичье: нежность, стыдливость…

Андрейка озадаченно посмотрел на Димку.

— Слушать, как молчат цветы?

— Да-да, — кивком головы подтвердил Димка.

— Да брось ты, Димка, дурить. Лучше за поплавком смотри. Ой, клюет у тебя!

Димка поспешно схватил удилище, леска натянулась, зазвенела.

— Крупная… не дергай… крючок оторвешь, — подсказывал Андрейка.

— К коряге тянет, — топтался на берегу Димка.

— А ты не пускай.

Рыбина повела леску в реку, но постепенно леска ослабла. Димка натянул ее, и на поверхности омута забился серебристый сиг. Димка выбросил его на берег,

— Бот это удача, — торжествовал Димка.

Невдалеке послышались шаги. Из кустов вынырнул Яшка Ушкан.

— Здорово, мужики.

— Здорово, — ответили парни.

— Много наловили?

— Да ты погляди, — Димка кивнул на сдевок.

— Ничего рыба, шарба добрая будет.

Яшка Ушкан сел, достал кожаный кисет с плетеным шнурком и стал закуривать. С его мясистого лица лениво смотрели большие, навыкате глаза. Яшка — одногодок с Димкой и Андрейкой, а в селе уже считался добрым охотником. Но не этим он был знаменит. Яшка за пять лет с грехом пополам добрался до третьего класса, а там прикинулся хворым и бросил школу. Еще он мог шевелить ушами и подражать птичьим голосам. Когда Яшку во втором классе вызывали к доске, он брал мел и шевелил одним ухом. По классу пробегал смешок. Яшка шевелил вторым ухом. Смех усиливался. Тогда он мяукал, как кукша. Класс покатывался со смеху, а Яшку выставляли за дверь. За умение шевелить ушами его и прозвали Ушканом.

— На охоту-то прошлой осенью ходил? — спросил Яшку Андрейка.

— Почти три сотни белок взял. Еще две рыси.

— Две рыси? — удивился Димка. И как ты их добыл?

— Собаки на дерево загнали, — небрежно ответил Яшка.

— А сейчас-то чем занимаешься?

— С отцом коров колхозных пасем. А вас еще не доконали двоечки?

— Да нет, — усмехнулся Димка. — А ты, значит, крест на учебе поставил?

— Задачки загубили. Да лешак с ними. И без них хорошо обхожусь.

Яшка щелкнул пальцем окурок, проследил, как он, описав дугу, упал в воду, и встал.

— Я пошел. Коров надо выгонять. Вечером увидимся.

Нырнул под ветки, и его широкая спина исчезла в кустах.

Андрейка глянул на поплавки.

— Пожалуй, и нам пора сматывать удочки.

— Верно, — согласился Димка, — а то в животе булькать начинает.

После завтрака Димка собрался в школьную библиотеку. Она размещалась в небольшой комнате. Когда Димка вошел, у окна за столиком сидела миловидная невысокая женщина с косами.

— Здравствуйте.

Женщина окинула Димку любопытным взглядом, улыбнулась.

— Здравствуйте. Вы — Дима Воронов?

— Да. Дмитрий Воронов.

— Я много слышала про вашу мать, отца. И сразу вас узнала. А я — учительница Хаикта Александровна Романова. Вас моя фамилия не удивляет?

— Да я как-то не думал.

У Хаикты озорно блеснули черные глаза.

— А интересно. Родители мои — эвенки, по крещеные. Поп всем им старался всучить царскую фамилию и брал за это два-три соболя. Вот так я и оказалась обладательницей царской фамилии, — рассмеялась Хаикта.

— А за имена он дань не брал?

— Как же, брал, — махнула рукой учительница. — Имя апостола стоило соболя.

Димке все больше нравилась эта невысокая веселая женщина.

— Не батюшка, а божий коммерсант.

— Не говорите.

— Вы институт окончили? — спросил Димка.

— Нет. При институте есть специальное отделение, которое готовит кадры для северных народов. Оно приравнено к педагогическому училищу. Вот это отделение я в прошлом году и окончила. Сюда попала по распределению. А вы думаете по отцовской линии пойти?