Константин Волков - С тобой моя тревога

— Ладно. — На него угнетающе действовала обстановка сборов, беспорядок, который не кончится, пока последняя вещь не будет вынесена из квартиры. — Я пройдусь, если ты не возражаешь. Постели не уложи, спать не на чем будет, — предупредил он полушутя-полусерьезно, видя, с какой обстоятельностью готовится жена в дорогу.

…Дорофеев шел по поселку медленно. Центральная улица, была пропорота из конца в конец глубокой траншеей. Пообочь ее лежали отливающие синевой трубы. На углу исходил черным дымом огромный чан. В нем варилась какая-то смесь. Дым поднимался столбом высоко в небо и уже там расползался. «При мне начали вести газ, а подадут его и даже нитку уложат в землю уже без меня». Еще он подумал, что бухарский этот газ скоро придет на Урал, а немного позднее — в Центр, и что его завод — рукой подать до магистрали, а значит, предстоит с ходу пересматривать планы и заказывать другое оборудование для энергохозяйства и теплофикации комбината и рабочего поселка…

Сергей Петрович купил шнур для сушки белья и, обогнув квартал, направился другой улицей домой. Издали он заметил перед домом старенькую директорскую машину и прибавил шаг.

Камал Каюмов сидел в столовой, среди хаоса ящиков, узлов и чемоданов, не сняв пальто.

— Вот, укладываемся… Пока жили, вроде и вещей немного было. Куда же я тарелки заложила? Да раздевайтесь же, обедать сейчас будем.

Вошел Дорофеев.

— А вы что, как на вокзале, не раздеваетесь, Камал Каюмович? Здесь тепло.

— И я ему говорю… Обед готов. — Лидия Федоровна нашла, наконец, тарелки.

— Я на минутку, Сергей Петрович. От имени коллектива. Вы ведь не сегодня и не завтра едете?..

— Нет, послезавтра…

— Коллектив попрощаться с вами хочет. Соберутся завтра после работы во Дворце… В восемь вечера.

— К чему эта пышность? — смутился Дорофеев. — Речи там, торжественность. Не надо.

Каюмов решительно сбросил пальто с плеч, сел за стол.

— Как это «не надо»?! А вы что же, думали просто так, не простившись, уехать, как дезертир, а? Из цехов приходили ко мне и в партбюро…

— Нельзя отказываться, Сережа, — заметила рассудительно Лидия Федоровна. — Тебя на заводе уважают.

— Уж не знаю, право, — начал сдаваться Дорофеев.

— Как же иначе!.. Коллектив ведь решил… Нарежь хлеба, Сережа…

— Давайте я. — Камал Каюмович придвинул к себе батон. — Значит, завтра в восемь. Народ к этому времени успеет пообедать, переодеться… Вы, Лидия Федоровна, тоже обязательно. Я пришлю за вами машину. Кстати, Сергеи Петрович, вы завтра еще будете на заводе? — спросил Каюмов, собираясь уходить.

— А как же. Обязательно! Отправлю утром контейнеры и приду. — Он проводил гостя и, вернувшись к столу, сел, произнес растерянно: — Уж слишком торжественные проводы придумали… Лишнее! Не люблю я этого…

— Опять ты свое… Рабочие тебя просят.

— Ничего-то ты не понимаешь, моя рассудительная жена! Ну как ты не чувствуешь, что эти проводы для меня — еще один повод пожалеть о том, что оставляю завод! Это разумом я понял и принял необходимость нового назначения, а вот тут, — он прижал ладонь к груди, — тут щемит…

— Ты уж крепись завтра, Сережа. Возьми себя в руки, когда говорить будешь. Веселее постарайся…

…Вчера заводские прощались со своим директором. Взволнованность минувшего вечера продлилась до следующего утра.

Лидия Федоровна уложила в один из чемоданов пижаму Сергея Петровича, в какой именно — не помнила, и он утром облачился в костюм. До поезда оставалось добрых шесть часов. Утром супруги Дорофеевы непривычно долго пили чай, молчали. Лидия Федоровна сказала:

— Как хорошо было вчера… А ты еще возражал. Как все это повезем? Класть-то куда? — Лидия Федоровна кивнула на подоконник. На нем лежали пачка красных, бордовых и розовых папок с адресами, большое блюдо и синие, с золотом, пиалы и чайник — подарок от подшефного колхоза, рядом аккуратно сложенные полосатые халаты — на память от горкома партии и от завода, пестрые поясные платки — бельбоги и тюбетейки.

— В один узел придется… Сервиз заверни в халаты, целее будет, — посоветовал Сергей Петрович.

Он ходил из угла в угол столовой, огибая стол, стоявший посредине, и тер переносицу.

— После таких проводов не уезжать, а оставаться надо, вот что я тебе скажу.

Растроганная воспоминаниями о минувшем вечере и словами мужа, Лидия Федоровна часто прижимала платок к глазам.

— Ладно, чего там… Давай все выносить в прихожую, — попросил Сергей Петрович. — Скоро машина будет.

У директорского коттеджа собрались соседи, приехали Каюмов, Стародумов, потом автобус Грисса привез работников заводоуправления. Провожающие запрудили неширокую улицу. Дверь в квартиру не закрывалась. Поселковые все шли и шли, чтобы пожать в последний раз руку Дорофеева, пожелать счастья на новом месте.

Здесь был и Одинцов, выписанный лишь час назад из больницы.

Дорофеев попросил шофера съездить в магазин за водкой. Лидия Федоровна раскрыла банки с соленьями и маринадами.

— А рюмок нет, — сказал Дорофеев виновато. — Лида, сходи у соседей попроси. И вилки тоже…

Стояли вокруг большого обеденного стола на выстуженной веранде. Выпили по первой, когда прибежала соседка, жена Вишневского, и набросилась на мужа:

— А ты чего тут стоишь? А ну, веди всех к нам! Разве так людей добрых провожают?! Пошли, пошли все. Берите свою водку! У меня борщ горячий, и холодца наварила. Живо, живо!

С шутками-прибаутками рабочие собрали со стола банки и бутылки и гурьбой высыпали на улицу…

— Вот что скажу, Сергей Петрович! Пусть вам хорошо живется на новом месте, — прочувствованно сказал один из рабочих — уже немолодой, с огромными ладонями, в которых граненого стакана не было видно. — Доброго пути вам… А если что не так — обратно. Вместе не пропадем. Этого мы вам во Дворце не говорили, но это так. Говорю не для торжественности.

…В старенькую «Победу» на заднее сиденье сели Лидия Федоровна, Вишневский и Каюмов. В веселый гриссовский автобус набилось столько желающих проводить бывшего директора, что сидели друг у друга на коленях, забили проход. Одинцова Грисс посадил около себя в кабине, чтобы раны в толчее не разбередили ненароком. Ольга сидела на боковом сиденье.

— Одно дело мне нужно выяснить у директора. Неужто не удастся, — сокрушался Одинцов. — Как же до него хоть на вокзале добраться в этой толчее?

…У подножия вагона собралось человек тридцать.

— Вот ведь как получилось, Сергей Петрович! А мы с Ольгой вас на свадьбу пригласить думали. — Грисс кивнул в сторону, где среди девчат стояла Ольга.

Дорофеев разыскал глазами Лихову, кивнул ей одобряюще. Рядом с ней увидел Одинцова. Они встретились взглядами. Иван пробился в тесный круг.

— Уезжаете, значит… Мать приезжает, а вы уезжаете… Кто же за меня перед ней вступится?

— Все будет хорошо, Одинцов! — заверил Сергей Петрович. — Все будет отлично!

— Спасибо вам, Сергей Петрович! За все доброе спасибо! Еще чего хотел вас все спросить, да недосуг было… Скажите, вы про вашего друга директора, ну, помните, о ком я, правду тогда говорили или так?

— Правду, Одинцов! Есть такой человек! Раны-то как, зажили?

— Меня убить саблей разве, а не такой зубочисткой, удастся.

— Желаю тебе всего самого доброго, — Дорофеев пожал руку Одинцову. — А вам, Грисс, счастья в семейной жизни. Поздравляю вас…

За несколько минут до отправления приехал проститься Гулямов. Он с трудом протолкался сквозь кольцо провожающих.

— Ну, как? — спросил Гулямов. — Вот и провожаем вас, Дорофеев. Поцелуемся, что ли, на прощанье… Смотри, сколько народу собрал!

Они обнялись. Прозвенел колокол. Дорофеев не различал лиц тех, с кем целовался, и только говорил одно и то же слово:

— Спасибо… Спасибо…

Десяток рук подсадили его на подножку. Поезд тронулся. Дорофеев стоял рядом с проводником. Слезы текли по его щекам, и он часто моргал, чтобы лучше видеть тех, кто, уже поспешая, шел рядом с подножкой и махал руками.

1964—1968 гг.

Примечания

1

Лопатник — бумажник, портмоне.