Белая мгла - Абдулла Мурадов

— Что же будет делать Аннам с той красоткой, которая осталась там. Она, пожалуй, половчее этой и не робкого десятка. Если она сейчас появится здесь, может свадьбу превратить в поминки.

Мне хотелось подойти к нему и сказать: "Ты что болтаешь тут, джигит? А ну-ка, убирайся отсюда!" Но я спохватился и подумал: "Ведь он не мог прийти сюда, если бы Аннам не пригласил его". Как я мог сказать "уходи" твоему гостю? Мне только пришлось хорошенько обругать его про себя и уйти. И он, кажется, понял по моему взгляду, что ему было сказано, хотя ни одного слова я не произнес вслух, — он посмотрел на меня округлившимися глазами и уронил мосол. Вытер жирные руки о край скатерти и зачем-то поспешно напялил, надвинул на самые глаза кепку в черно-белых квадратиках. Его лицо скрылось в тени козырька.

После свадьбы я стал часто видеть у нас этого человека с короткой бычьей шеей и хитрыми бегающими глазками.

Ростом он был невысок. Зато на каждом его плече запросто уместилось бы по винной бочке — не скатились бы. Сидя у нас, этот человек бойко разглагольствовал, раскатисто хохотал над своими же шуточками и засовывал в рот сразу по пол-лепешки. А ты при нем, я заметил, увядал как-то, превращался в тихого и послушного смиренника.

Кое-какие ваши "деловые" беседы — всякий раз пониженным голосом — достигали все же моих ушей и прибавляли во мне неприязни к твоему гостю. И к тебе тоже, если уж говорить откровенно.

Однажды я сделался невольным свидетелем такого разговора. Ты вышел проводить своего гостя. Вы стояли возле окна, курили сигарету за сигаретой и разговаривали. Форточка была открытой, и я слышал все.

— Аннам, не дело это — откладывать на последний срок. Он не станет так долго ждать, разве ты не знаешь его? У тебя осталось мало времена — два-три месяца. Не возвратишь вовремя, не жди от него ничего доброго.

— Я получаю небольшую зарплату. Так скоро мне не расплатиться.

— Я и говорю, устройся, куда тебе предлагают. Я уже обговорил с кем надо. И деньга будет в кармане, и шампур с шашлыком в руках. Дело тебе предлагаю, ты пойми. Что ты нашел в этой дурацкой школе? Ведь в ней нищие работают. Подумай хорошенько — и нечего артачиться. Ведь долг все равно выплачивать придется…

— Ладно. Я подумаю.

— Некогда думать-то! Я должен им сказать либо "да", либо "нет".

Я босыми ногами нашарил в темноте туфли и заспешил во двор. Но столкнулся с тобой в дверях. А тот тип уже захлопнул за собой калитку. Если бы ты не стоял на дороге, я запустил бы вслед ему половинкой жженого кирпича. Не сдержавшись, впервые в своей жизни я закричал тебе прямо в лицо:

— Что это за человек? Почему он ходит к нам? Он ведет себя так, словно ты ему должен!

Видимо, мой тон пришелся тебе не по душе. Ты жестко, как разговаривал обычно, когда бывал недоволен мной или хотел подчеркнуть, что ты старший, сказал:

— Иди, Дадели, спать. И знай лучше свои дела. А мы разберемся без адвокатов.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться тебе, — что я всегда и делал.

Ты опять стал замкнутым и мрачным. Вернувшись из школы, швырял в сердцах книги на стол, будто они были виноваты, и начинал ругать неблагодарную учительскую работу. Потом ложился ничком прямо на ковер и часами не двигался, закрыв лицо локтем. Мать и Нурли снова встревожились. А еще и Айджелал. Она, бедняжка, места себе не находила, видя такую перемену в тебе.

Ни одной субботы теперь ты не проводил дома, при первой возможности мчался в город. Случалось, не приезжал ночевать домой.

Айджемал, утирая рукавом глаза и стараясь не разреветься в голос, жаловалась Нурли:

— С кем мне поделиться горем, если не с тобой! С Аннамом неладное творится. Ночью глаз не смыкает. А вздремнет, бормочет несуразное, вздрагивает во сне, пугается. А то вскочит, в глазах — страх, и приговаривает: "Не трогайте меня! Я отдам! Я все отдам…" Успокою его, спрашиваю: "Что с тобой?" А он затихнет и молчит опять. Или нальет себе этой — будь она неладна! — выпьет целый стакан и ложится, от меня отвернувшись… А вчера сказал, что нашел себе другую работу. А что за работа, не говорит. Похудел. Не ест ничего. Слез не могу сдержать, глядя на него. А он знай твердит: "Ничего, Айджемал, не печалься. Скоро начнем жить безбедно". А на что мне богатство, если у него на душе камень?.. Все надеялась, что пройдет это у него, спадет камень-то…

Не говорила вам ничего… А теперь работу бросил, на другую перешел.

Айджемал тревожилась не напрасно. Да только мы не смогли помешать тебе. Ты сказал: самому, мол, виднее, где лучше работать.

Каждый день, едва занималась заря, ты стал уезжать в наш районный центр — маленький и тихий городишко.

Нет, неспроста Айджемал тревожилась. И никто из нас не мог ничего поделать, кроме как утешать ее все теми же словами: "Не печалься, все обойдется…"

РАЗДУМЬЯ ДВЕНАДЦАТОЙ НОЧИ

Несколько месяцев меня не было дома. Я жил в том самом городе, где некогда учился ты, мой брат. И я тоже приехал учиться. Только не в институте, как ты, а в профессионально-техническом училище. По правде говоря, я совсем не хотел уезжать из дому. Вовсе не потому, что привык к своему селению (я ведь дальше нашего райцентра нигде не бывал). Просто не хотелось оставлять Нурли одного в тревоге и смятении. Внутренний голос говорил мне: "Не уезжай. Брату будет трудно без тебя…"

Но это я думал так. А руководители нашей строительной конторы думали по-другому. Они считали, вполне резонно, конечно, что быть рабочим — не пустяки, нужно немало знаний и сноровки — значит, не обойтись без специального обучения. В бригаде я был самым молодым, меня и решили послать учиться.

Может, я и не поехал бы, нашел бы отговорку — мало ли что можно придумать. Но Айджемал и Нурли настаивали в один голос: "Отправляйся, Дадели. Счастливого пути! Учеба, она штука такая, не считается с настроением или желанием. Наберись решимости и езжай…"

Я и согласился.

Нурли с мамой проводили меня до автостанции. Садясь в автобус, я пообещал: "Будьте спокойны за меня. Не заставлю вас краснеть перед соседями". Мама просила, удрученная расставанием: "Ну, сынок, смотри, хоть ты не огорчай меня".

А с тобой я не смог попрощаться,