Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

— Чьи да откудова? — любопытствовал Алексей Турка, пропуская мимо себя встречных.

— Уфтюжские да кумзерские.

— Далече ли путь держите?

— Пока на Вологду, а там в Сибирь, на новые земли.

— А там чем сладче?

— Ещё бы! — слышался голос уходящего за возами. — Своя-то земля устала и рожать перестала, вот и едем туда, там, говорят, без навозу родит.

— Счастливого пути!

— И на том спасибо.

— Вот видишь, — говорил Турка Додону, показывая вслед переселенцам, — это, брат, не от сытой жизни. Голод и волка из лесу в деревню гонит. Белки — те тысячными стаями от голода бегут на восток, с голоду и человек озвереть может…

Терёша молча прислушивался к их разговору, думал о событиях, происшедших где-то в далёком Петрограде, думал о своём будущем, которое рисовалось ему весьма неясными очертаниями. И когда Алексей кончил говорить, Терёша вслух вспомнил стихи:

В мире есть царь: этот царь беспощаден —

Голод названье ему…

— Ты это из себя или из книги? — спросил Турка.

— Из книги Некрасова, — бойко ответил Терёша, — читал как-то и запомнил.

— Правильные слова. Одного царя стряхнули, другой, страшный, когтистый, к горлу тянется. Скорей бы кончилась война, хватит, настрадался народ. Что-то скажет новая власть? — И опять неопределённое: — Поживём — увидим…

XXIX

Шли дни за днями. Вместо царя в золочёную раму в волостном правлении был помешен портрет Керенского. При этом правителе существенных изменений не Произошло. Война продолжалась своим чередом. Во время весеннего сева мужики заговорили о прирезках земли, а им на это временная волостная власть ответила:

— Всё остаётся по-старому, надо ждать учредительного собрания; когда оно разрешит, тогда и, получите.

— Ну, что ж, подождём, триста лет ждали, авось недолго осталось ждать, — говорили мужики и, не дожидаясь «учредиловки», рубили удельный лес, а те, которые посмелее, запахивали монастырскую землю и присматривались к казённым сенокосным угодьям.

Хлеб дорожал и дорожал. Из города, с сухонских фабрик, с железнодорожных станций в деревни потянулись встревоженные голодом люди променивать на хлеб разные вещи.

Михайла Чеботарёв подсчитал излишки, выдал Додону за работу зерном и сказал:

— Хлеб — это, батенька, теперь золото, без него никуда не двинешься. Хочешь у меня работать — пожалуйста, но только на своих хлебах, а за работу получай «бумажками».

Додон согласился, но стал выпрашивать у хозяина приварок — капусту солёную, рыжики, редьку с квасом, картошку. Михайле было жаль расстаться с выгодным работником, он махнул рукой:

— Ладно, чорт с тобой, хлеб твой, остальной харч мой, только чтоб и работа была на совесть…

На дверь амбара Михайла повесил два добавочных замка с рукавицу каждый. Голод его не пугал. На хлеб за бесценок выменял новый тарантас, двухведёрный самовар, часы золотые, два массивных перстня: вернётся сын из солдатчины — то-то рад будет.

Терёше житьё у Михайлы становилось всё хуже и хуже. Кормить его стал хозяин с выдачи, впроголодь. Иногда он отправлял его в отдалённые деревни менять на хлеб детские башмачонки, парусиновые туфли, сшитые Додоном. Отправляя Терёшу, Михайла говорил:

— Обувайся потуже, одевайся похуже, броди дольше да неси больше. За башмачки, и туфельки фунтиков бы тридцать ржицы. А тебе есть захочется — зайди в любую избу, руку протяни да христа помяни — вот тебе и хлеба кус.

Иногда Терёша уходил далеко от Попихи, носил на руке скрипучую корзину и прикрывал в ней милостыни своим потрёпанным пиджаком. В это время ему очень не хотелось встретить кого-либо из знакомых. Он стеснялся быть нищим, хотя бы и временным. Однажды он сел отдохнуть на обсохшем пригорке возле дороги. Пахло прелой прошлогодней травой, солнышко пригревало тепло и ярко. С пригорка, на котором начинали зеленеть редкие осины, виднелся, изгиб Кубины, за изгибом — ровное плёсо, по нему медленно подавались плоты леса. Река делала ещё поворот и уходила из виду, прячась в пушистые берега, обрамлённые, как бархатом, хвойным лесом. Терёша сидел на пригорке и, обогреваемый солнцем, любовался на окружающую природу. С утра обойдя несколько маленьких деревушек, он очень устал. Съев кусок чёрствого хлеба с мякиной без соли, он потянулся к корзине за другим куском, порылся, выбрал милостыню покрупней. Спешить ему было некуда. С меной по наставлению Михайлы дело у него не клеилось. Идти к хозяину с пустыми руками — быть обруганным. Терёша разулся, повесил на куст отсыревшие портянки, сапоги положил под голову, а корзину с кусками и тремя парами дешёвой обуви поставил рядом с собой. Затем он лёг на спину, закрыл лицо фуражкой. Скоро он заснул и долго ли спал — этого Терёша осознать не мог. Проснулся, когда услышал над собой чей-то голос:

— Вставай, парняша, а то прохожие всё твоё добро-растащат.

Терёша открыл глаза. Перед ним на тропе стоял незнакомый бородатый мужчина с сумкой на боку, переполненной бумагами. Он, видать, далеко шёл, потому как голенища его сапог доверху покрыты болотной торфяной грязью, а болот поблизости не было. Чёрный чуб, похожий на воронье крыло, выбивался из-под его выцветшей шляпы и льнул к потному морщинистому лбу.

— Земля холодная простудишься, — предостерегающе заговорил прохожий и спросил: — Нет ли у тебя, парень, спичек?

— Нет, они мне не для чего.

— Ладно, придётся потерпеть без курева. Обувайся да пойдём вместе.

— А ты куда?

— На Высоковскую запань. Сегодня, знаешь, какое число? — спросил незнакомец.

— Кажется, первое мая.

— Не кажется, а так точно. А знаешь ли ты, что Этот день при царе рабочие праздновали, собирались тайком, а полиция их разгоняла? То-то, не знаешь, молоденек, откуда тебе знать такие вещи.

— На запани у сплавщиков праздник сегодня? — спросил Терёша, обуваясь.

— Праздник — не праздник, а в конце дня после работы должен быть митинг. Знаешь, что такое митинг?

— Знаю, — протянул Терёша. — Ты думаешь, я газет не читывал?..

По пути к запани разговорились.

— Что это у тебя, парень, в корзине?

— Не знаю, — отвечал неохотно Терёша и нелюбезно добавил: — Я не спрашиваю, что у тебя в сумке.

— Может быть, у тебя хлеб?

— Может быть, и хлеб.

— А может, что другое?

— Может быть, что и другое.

— Ишь ты, какой скупой на слова! Все вот вы, северяне, от мала до велика такие, незнакомого человека дичитесь.

С версту прошли молча. Потом незнакомец опять заговорил:

— Я сегодня не ел, а прошагал от сухонских фабрик вёрст тридцать.

— Так бы сразу и сказал. — Терёша засунул в корзину под пиджак руку и достал три сереньких милостыни.