Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

class="p1">— Как бы не заблудиться, — сказал режиссер Николай с опаской, он остановил прохожего. — Будьте любезны, как отыскать вытрезвитель?

Мужчина ухмыльнулся и ткнул пальцем влево.

— Полиглот, может, возьмешь след? — схохмил Лев и толкнул меня локтем в бок.

— Да как?.. Да как ты можешь? Он — твой товарищ по оружию! Он — твой единомышленник! — Николай чуть не задохнулся от благородного гнева.

— Ну неудачно сострил. Ну бывает. Ну не учел, — стушевался Лев.

— Будет вам. Из-за пустяка-то, — вмешался я благодушно, и мне тоже досталось на орехи.

— А твое где чувство достоинства, Василий? Где твоя гордость? — переключился на меня Николай и еще целый квартал ворчал: — Нашли, когда острить… Все помыслы должны… Самоотдача… Высокий долг…

Вытрезвитель занял целое крыло в пятиэтажном доме на тихой малолюдной улице, казалось бы, удачней места не найдешь — и есть бастион борьбы и будто бы нет, во всяком случае не оскорбляет глаз нравственных горожан. Но полная гармония редка, окна вытрезвителя выходили во двор детского сада. Поэтому, приблизившись к цели своего делового визита, мы увидели под этими окнами ораву малышей, забывших о качелях и играх в песочной яме. Толстенький карапуз с голубеньким в красных цветочках ведерком показывал на окно оранжевым совком и звал:

— Папа!.. Папа!.. Там папу привезли, — сказал он нам и с гордостью добавил: — На мотоцикле с коляской!

Из глубин двора, будто на выручку ему, прибежали две тети в белых халатах и погнали детей на площадку для игр. Малыш с ведерком то и дело оглядывался.

Говорят, когда в нашем городе открылся вытрезвитель, обыватель воспринял это нововведение, словно экзотическую новинку, ходил к подъезду «посмотреть» и с удовольствием ловил слухи, распускаемые таким же обывателем, как он сам, о крахмальных белоснежных простынях и опохмелке, ждущей наутро клиента — рюмка холодной водки и крепкий соленый огурец, — а за спиной терпеливый парикмахер со свежей салфеткой на сгибе локтя. Потом он, обыватель, протрезвел, ужаснулся… О чем, мол, я?

Лично мне вытрезвитель показался чем-то средним между отделением милиции и крошечной сельской больничкой. В коридоре, возле приемного покоя, курили дюжие санитары и два низкорослых милицейских сержанта. Мы спросили дежурного офицера и нашли его в палате. Он наклонился перед смятой постелью и уговаривал кого-то, лежавшего под железной кроватью:

— Вылезай, Ковалев, вылазь! Пусть на тебя полюбуется сын. То-то будет!.. Боится! Стыдно! — сказал он нам.

— А вам? — осведомился Лев с ядовитой усмешкой.

— Жалуетесь, — догадался дежурный. — Все жалуются. Особенно матеря. Думаете, я сам не писал? Рапорт? А прок? Нет помещений.

— Нужно ударить в набат! Поднять на ноги город! Как на пожар! — призвал Николай и дежурного, и тихую нянечку, заглянувшую было в палату, и даже клиентов этого заведения.

— Мужик! Ве-р-р-р-но говоришь! — откликнулись из-под кровати.

— Ковалев, не буянь!.. Вы из пожарной инспекции? — нахмурился офицер, он был в чине капитана.

— Мы из телевидения. Но тоже тушим пожары. В иносказательном смысле, — представил я свою команду, считаясь формально старшим. А сам поглядывал по сторонам и с любопытством, и с некоторым неприятным чувством. Пока судьба миловала, берегла от таких присутственных мест. Но кто знает… может, одна из коечек предназначена для меня. И здешние пациенты, их было трое — за окном сиял чистый полдень, и до часа пик еще оставалось время — не сводили с моей физиономии глаз, угадывали своего.

А честняга Николай между тем просвещал дежурного капитана насчет правды-матки.

— …до пожарных нам еще далеко. Василий Степанович у нас идеалист, — донеслись до меня сквозь мысли разглагольствования режиссера. — Погасить некий пшик — тут мы, пожалуйста, впереди всех! А критикой, серьезной и принципиальной, этим пусть занимаются газеты… Учтите: я виню не только руководство, но и самого себя. Эх, не всегда мы бываем последовательны до конца! — с горечью подытожил Николай и, принимая капитана в единомышленники, попытался прикоснуться к его плечу, но дежурный успел отступить к дверям.

— Прошу ко мне. — Офицер поспешно указал куда-то в глубь коридора. Дескать, такие вольные речи не для ушей этой пьяни.

— С вами побеседует наш старший редактор, Василий Степанович, а мы зайдем в детский сад, — распределил за меня Николай.

Как тут же выяснилось, я угадал, когда мы отгородились дверью дежурной комнаты, капитан, понизив голос, объяснил:

— Днями привезли одного… Оскорблял ваше руководство… Как его… Товарища Амбарова!

— Может, Сараева?

— Вот-вот!

— Догадываюсь, кто, — сработал я мигом. — Петров! Был у нас, уволили за прогулы. А виноват, мол, во всем товарищ Сараев!

— Не Петров. Фамилия другая. Сейчас уточним, — и дежурный открыл книгу регистрации…

…Я вернулся в сегодняшний день, на берег пруда. Здесь за время моей мысленной поездки в прошлое, ничего не изменилось, по-прежнему светило солнце, и свободный люд наслаждался его лучами, воздухом, и водой. И так же из этой светлой картины выпадали компания пьяниц и Наташа. Она сидела серым призраком, поджав бесплотные колени, и рассеянно смотрела перед собой, словно бы, как и я, путешествовала на своей машине времени. Но я мог дать голову на отсечение — ее в эти минуты не было нигде! Я оставил Наташу в небытии, вступил в пруд и поплыл к Андрею.

Андрюша, лениво раскинув ноги и руки, лежал на спине.

— Ну как она там? — спросил он, глядя в небо, прямо в зенит.

— А-а, — только и сказал я и ушел под воду, вынырнув, закончил: — Ты за нее не переживай. Она не знает, что это такое.

Но совет бесполезно повис над водой, Андрюша был уже далеко, отчаянно греб к берегу, высоко выбрасывая над огненным теменем согнутые в локтях руки, его голова моталась из стороны в сторону, точно кто-то невидимый усердно трепал его за чуприну. Но он зря старался — Наташа ушла.

— Солнце — ее злейший враг, — томно известила Женя, даже не открывая глаз, сама-то нежась под ласковым светилом. — И это ей сказали врачи, — закончила она с усмешкой.

Сообщение было адресовано мне, когда я вылез на сушу. Но предназначалось оно другому. Выражаясь языком бильярдистов, от меня в своего Андрея, так был рассчитан удар. Она размежила жесткие, как стрелы, крашенные тушью ресницы, поинтересовалась эффектом. Тот был равен укусу комара. Андрюша его не заметил, погрузился в глубокие думы. Не добившись успеха, Женя обиженно повернулась к нам спиной.

Алкоголики заскучали по обществу и привязались ко мне. Я лежал к ним поближе, и вот они полезли с протянутым стаканом, расплескивая водку.

— Выпей с нами, — сказал один, пропуская все гласные.

— Не могу. Санитарный день, — сказал я, отстраняя накалившийся стакан, но во мне уже что-то шевельнулось, подлое.

— Впснм, — повторил непрошеный приятель, снова протягивая стакан.

Я опять отстранил, и