Георгий Садовников - Иду к людям (Большая перемена)

— А ты… вы рискните, — посоветовал я, снова идя ва-банк. — Но я не жажду крови и предлагаю компромисс: Шарова ходит в школу, а я беру ситуацию под свой контроль. Тот, кто посягнёт на вашу невесту, будет иметь дело лично со мной! Ну разве что она сама, тогда я пас!

— Лизка-то?! Да она недотрога! — возмутился жених.

— Тогда вам полный смысл принять моё предложение.

— Вы меня прижали! Не пойму как, однако загнали в угол. Но учтите: под вашу ответственность. Проморгаете, не посмотрю, что вы комар, — предупредил жених.

Мы расстались на этом перепутьи — Шарова тотчас вцепилась в локоть своего Серёжи, и они ушли в темноту. А я пошагал на остановку трамвая и, сидя в вагоне, под стук колёс и скрежет на поворотах, подвёл итоги: Шарову вернул, а Лазаренко снова точно сгинул, не появляется в школе четвёртый день, можно подумать, наша кровь Северовых, жадных до знаний, истекла из его вен, Ляпишев исправил двойку, но зато Функе получил единицу. И так без конца. Вчера я был с Нелли в кино, мы смотрели новый фильм «Летят журавли»…

…Когда я в оговорённое время подошёл к кинотеатру, Леднёва уже была там, позвала меня из длиннющей очереди, вившейся перед кассой, однако её старания кончились ничем — стоявшая перед нами дама забрала два последних билета. Именно два, и увела их прямо перед нашим носом, — следующими за дамой были мы.

— Не переживайте, это не ваша неудача, она адресована мне, лично. Именно передо мной кончается товар, кассы закрываются на обеденный перерыв, а троллейбусы и трамваи идут в противоположную сторону. Ничего, мы сходим в другой выходной, авось судьба нам не помешает, — сказал я, стараясь утешить Леднёву.

А втайне в моей голове шевельнулась крамольная мыслишка: а может, это везение и сегодня судьба-медаль ко мне повернулась благосклонной стороной? Признаться, я не знал, как держаться с Нелли, кто мы с ней сейчас: молодой человек и его девушка, или я всё-таки педагог, отправившийся в культпоход со своей ученицей?

— Нестор Петрович, вы не нравы! С судьбой надо бороться, не ждать от неё милостей, — возразила Нелли, нечаянно перефразируя Мичурина. — Я достану билеты с рук!

— Нет уж, предоставьте это мне! Я, как никак, ваш кавалер! — воспротивился я, ругая себя за тугодумие.

Она ответила благодарным взглядом и вонзилась в толпу, колыхавшуюся у входа в кинотеатр. Я последовал за Леднёвой и нашёл её, торговавшейся с тремя юнцами. Я их узнал с первого взгляда, это были персонажи из моего недавнего прошлого: Ибрагимов, Саленко и главарь этой шайки Фёдоров.

— Ба, студент! — удивились мои бывшие ученики. — Но учти: блата не будет. У нас билет с наценкой!

— Неужели вы не понимаете? Это же типичная спекуляция, — сказал я строго, будто вернулся к ним на урок.

— Я думала, не пришли их девчонки, и они продают лишние билеты, — смутилась Нелли и тут же рассердилась: — Если не прекратите, я вас сама отволоку в милицию!

— Студент, уйми свою чувиху, не то останешься без билетов, — пригрозил Ибрагимов.

— Убавь горелку! — осадил его Фёдоров. — Понимаешь, студент, это не спекуляция, а наша работа. Прежде чем загнать эти бумажки, — он развернул веером синие листочки, — их нужно добыть, смыться с урока и учти: с позволения учителя. Спросишь: зачем? Да в час открывается касса, с билетами на вечер, на них самый спрос. Значит, наш приварок не прибыль, а плата за тяжкий труд. Как, студент, усёк?

Ну да, школа, где моя проходила практика, в тридцати шагах от кинотеатра, и у меня они тоже отпрашивались с урока, то заболел живот, то ещё какой-нибудь недуг.

— Но сегодня-то воскресенье! — напомнил я, спохватясь.

— Фу, студент, ты как бюрократ! Придираешься к каждой букве, — поморщился Фёдоров.

— Что вы заладили: студент, студент? Нестор Петрович закончил институт, он — наш учитель! — не выдержала Нелли.

— Ни фига себе?! — поразились юные труженики спекуляции и толкнули друг друга локтями. — А он растёт! Поздравляем, поздравляем! Мы к этому тоже причастны. Он — наш подшефный, — пояснили они Нелли. — А потому мы вам билеты отвалим по госцене. Считайте это нашим подарком!

Поначалу я хотел отказаться, но, взглянув на умоляющее лицо Леднёвой, приобрёл два билета, но заплатил по спекулятивной цене, солидаризуясь с жертвами этой шайки.

А потом мы смотрели фильм. Когда на экране умирал Борис и вокруг него кружились берёзы, моя спутница ахнула и впилась ногтями в кисть моей руки. Пришлось промолчать, стиснув зубы, — ничего не поделаешь, я — педагог.

Трамвай добросовестно приполз на мою остановку. Я вновь стартую у истоков своей улицы, начинаю торжественный марш. Наши старики уже давно покинули свои скамейки, разошлись по домам, сдав посты влюблённой молодёжи. Я вступаю в обязанности начальника караула. Возле одинокой девушки я должен задержаться, прояснить обстановку. В прошлый раз с ней был этакий несуразный юноша в очках, худой, нескладный. Неужели его отправили в отставку? Если так, мне жаль их обоих, — с виду они — славная парочка!

— Здесь я, здесь! — сердито отозвался юноша, выйдя из-за ствола шелковицы. — А, Северов! Всё тычешься, никак не найдёшь место в жизни? Говорят, пьёшь, спился вусмерть! — Парень небось учился в пединституте, стало быть, мы с ним собратья.

— Извини за банальность, но слухи о моей… Можно не продолжать? — попросил я без обид.

— Это Лёсик, — сказал парень, отмежёвываясь от сплетни и оживился: — Слышь, давай поговорим. Время есть.

Но он и его девушка у меня не одни — обход не закончен.

— Потолкуем в другой раз. Я спешу!

— Согласен! Только знаешь что? Приходи с собственной дамой!

Девушка прощается по-военному: неумело козыряет левой рукой, выдав в себе левшу. А я увеличиваю шаг, мне становится зябко — воздух наливается ночным холодом. Я прикрыл грудь лацканами плаща и сунул руки в карманы. Пальцы нащупали прямоугольник плотной бумаги. Я его достаю, изучаю, стоя под уличным фонарём, и поздравляю себя с горькой улыбкой. Это чек на двести граммов любительской колбасы, оную я ещё днём собирался закупить на ужин. Вспоминаю, как заплатил деньги в кассе и, получив сдачу и чек, сунул их в карман, вышел из «Гастронома», чрезвычайно довольный своей практичной хваткой. Посмотрите, граждане прохожие, какой я запасливый хозяин!

Но эту ночь придётся провести с пустым желудком. Я сердито топнул на подвернувшуюся под ноги кошку:

— Ещё ты будешь глазеть на меня! Брысь!

Мне показалось, будто кошка вызывающе сыта. А сытые раздражают голодных.

Мурлыка воздушно взлетела на дерево и, обернувшись, спокойно посмотрела на меня с высоты: ну, мол, и чего ты добился, псих двуногий? Может, все остальные кошки и впрямь ночью серы, но эта осталась рыжей, её пылающий цвет пробивался сквозь тьму.

— Ладно, я погорячился, ты совершенно ни при чём. Слезай, не боись, а я пойду домой. Может, разживусь чем-нибудь у бабы Мани, хотя просить у неё уже не позволяет совесть.

В довершение ко всему из чьей-то открытой форточки до моего слуха донеслась прелюдия Баха—Гуно. Она прикончила остатки моего ещё недавно сносного настроения — я неизбежно подумал о Лине и приуныл вконец.

На этот раз баба Маня осклерозилась, не закрыв калитку на засов, а может, она и помнила, но, превозмогая страх перед воображаемым грабителем, позаботилась о своём квартиранте, и я вошёл во двор, избавленный от необходимости брать приступом забор и прочие преграды. Удержался и промолчал Сукин Сын — сегодня меня встретило трогательное соседское сочувствие.

Я постучался в дом. В ответ загремели цепочки и крючки. Я держал наготове, словно кинжал за пазухой, просьбу о картошке: выручайте, баба Маня, завтра верну. Хозяйка открыла дверь.

— Там у тебя… — Она не договорила, сладко зевнув, ткнула пальцем в сторону моей комнаты и ушла к себе.

Под моей дверью горела полоса света, лучились электричеством и все её щели. Я забыл о картошке — у меня был гость! Но кого ко мне занесло? Да в такое позднее время?

Я потянул на себя дверную ручку, осторожно сунул голову в комнату и увидел странное существо, чумазое и лохматое. Судя по некоторым физическим признакам, оно было женского рода. Необычная гостья стояла голыми коленями в луже тёмной воды, прижав к щеке грязную тряпку, и не сводило с меня знакомых блестящих глаз.

— Учти: я о твой стол сломала ноготь, — пожаловалось чудище дорогим для меня голосом и предъявило указательный палец, самый красивый палец в мире. — Вот! А ты небось специально по крупинке собрал всю городскую пыль и снёс в свою комнату. Я-то ломаю голову: отчего так чисто в Краснодаре? Кстати, где ты шлялся так долго, хотелось бы знать?!

— Я этот наглый стол накажу, измутузю до полусмерти, как бы с ним поступил достопамятный Ксеркс. Он, как тебе известно, не стушевался, поднял руку на само море, а это всего-навсего ничтожный столик, его и столом не назовёшь. Больше он тебя обижать не будет, вот увидишь! — пообещал я сгоряча.