Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 1

— Понимаешь, он только на три дня и ко мне уже вряд ли зайдет. А надо потолковать с парнем.

— Ну, конечно, — сказала Светка.

— Ты приходи завтра.

— Ладно, — кивнула она макушкой, застегивая пуговицы у колен. — Передай до свиданья.

— Ушла, ей на лекции рано. — Ким, вернувшись, развел руками. И таинственно улыбнулся. — Юрка, а ведь ты еще не видал… Иди-ка.

Он провел его в соседнюю комнату, включил свет.

Заметил, с каким печальным любопытством Юрка обвел глазами стены этой комнаты, которая была когда-то его владением, где он спал, готовил уроки — так бесконечно давно, полтора года назад…

— Смотри же!

В углу комнаты рядом с двухтумбовой радиолой «Симфония», поблескивая никелем, сияя медью, сверкая зеленым лаком, расположилась большая ударная установка. Целое хозяйство: большой барабан, малый барабан, висящая отвесно тарелка и горизонтальные сдвоенные тарелки, и еще барабанчики — мал мала меньше.

— Ого! — восхитился Юрка. — ГДР?

— Наша, — с гордостью сказал отец. — Восемьсот тридцать рублей. Я из Москвы привез.

Это было давней и заветной мечтой Кима Фролова. Он зажегся этой идеей много лет назад. Но тогда, будучи еще рядовым инженером, он, естественно, не имел возможности выложить такую кучу денег, да и где бы он пристроил этот исполинский агрегат, когда в двухкомнатной квартире жили три человека?

— Садись вон туда, — указал он Юрке на диван.

А сам, немного волнуясь, суетясь, бросился к приемнику, включил, дождался полного звука и начал вертеть регулятор настройки. В обеих тумбах засвистело, забубнило, заверещало…

— Сейчас что-нибудь найдем. В это время лучше всего на средних, — сказал Ким Андреевич, вглядываясь в шкалу.

И точно. Разноголосый гомон эфира вдруг начисто смылся, уступив место ясной, отчетливой всеми тембрами, сразу привлекшей слух, музыке, будто оркестр играл рядом, и даже не рядом, а в самой этой комнате.

Ким, не разгибаясь, постукивал подошвой по ковру — пробовал ритм. Оглянулся, подмигнул Юрке.

— Дюк?.. Это подойдет.

Он добавил еще громкости и решительно двинулся к табуретке с круглым черным сиденьем, что была за большим барабаном. Сел.

И поначалу, когда щеточки коснулись тугой шкуры барабана, когда одна из них легко порхнула на медь тарелки и тотчас вернулась обратно, Юрке даже показалось, что все это только видимость: отец сидит на табуретке, прикрыв глаза, руки его совершают неторопливые пассы, будто бы он играет, будто он тоже играет в оркестре, но на самом деле он не играет, а лишь изображает, что играет. Так дети иногда, маршируя за духовым оркестром, надувают щеки, вытягивают губы, складывают и разнимают ладони, бьют по воздуху кулаком — изображают музыку. Он и сам, Юрка, когда-то изображал…

Но все-таки его уши уловили, что это не только изображение. Партия ударных как бы удвоилась, будто в оркестре сидели теперь сразу два ударника, как будто это выступал такой необычайный и богатый джаз-оркестр, где имелись две ударные установки, и они разом были приведены в действие. Но до чего же слаженно, понимая и слыша друг друга, играют оба ударника!

Юрка сидел завороженный.

Текла неторопливая мелодия, убаюкивающая слух.

Но вдруг она оборвалась. И далекое, нарастающее рокотанье стало наполнять комнату.

Две палочки с немыслимой быстротой замельтешили над малым барабаном.

Оглушительно, злодейски ухнул большой барабан. Сомкнувшись на миг, раскатисто зазвенели тарелки.

И тотчас рявкнула дюжина труб. Вот это да!

Теперь Ким Фролов едва поспевал колотить направо и налево. Он вертелся на своей табуретке, как на угольях, подпрыгивал, изгибался. Капли пота выступили на его лбу.

И он крикнул, стараясь перекричать весь этот оглушительный рев и грохот, который исторгался на свет не без его участия, — он крикнул:

— Юрка!.. Убери звук. Левый, левый регулятор… Юрка, сейчас я дам соло!

Юрка впопыхах перестарался: он совсем выключил радиолу, зеленый глазок погас. Но отец кивнул ему — дескать, ладно, хорошо и так.

А дальше было чудо. Светопреставление. Цирк.

Взрывался, едва не лопаясь, большой барабан. Попеременно лязгали и дребезжали тарелки. В отчаянных синкопах метались палочки — там, сям — с такой невероятной скоростью, что было трудно уследить. И вдруг одна из палочек, закружившись пропеллером, взлетела в воздух. Ударник поймал ее и без малейшей передышки опять пустил в работу.

Юрка, не сумев превозмочь восторга, откинулся на диванные подушки и захохотал.

Но в этот момент резкий металлический, по-своему тоже ритмичный, но явно посторонний, раздраженный звук неожиданно ворвался в комнату.

Юрка вздрогнул, обернулся.

Звук шел от стены, от радиатора, и даже не от самого радиатора, а от отопительной трубы, уходящей в потолок. Стучали железом по железу, и стук этот наверняка пронзал все пять этажей дома. И можно было только догадываться, что он предназначался для одного лишь этажа и для одной квартиры.

Ким Фролов, гневно сплюнув, отшвырнул палочки.

— Гетмановы. Сволочи… А когда сами? Черт-те что вытворяют, пляшут, как бегемоты. Штукатурка летит…

Он отдышался. Сказал:

— Идем, Юра.

Они вернулись к столу.

— Чаю хочешь? Или кофе сварить?

— Не надо, папа. Поздно уже затевать… — Юрка посмотрел на свои часы.

— Но ты еще посидишь?.

— Я посижу.

Они помолчали.

— Юрка, — сказал потом отец, уставясь в скатерть, — а ведь ты смеялся… Когда я играл, ты смеялся.

— Ну и что?

— Ты надо мной смеялся. Я знаю.

— Нет! Я вовсе не над тобой. Я смеялся потому, что мне понравилось. Ты так здорово играешь. И ты очень хорошо это… придумал.

— Правда?

— Ну, конечно.

— А если честно?

— Я честно.

Юрка внимательно посмотрел на отца.

— Батя, я не понимаю даже. Откуда у тебя такое настроение?

Ким Андреевич потянулся рукой к тарелке, взял жесткий кружок колбасы и стал жевать его медленно, нехотя, насилуя челюсти.

— Бывает, Юрка… Хочешь, я все расскажу тебе?

— Про это? — Парень обеспокоенно заерзал на стуле. — Не надо, папа. Пожалуйста. Если про это, то лучше не надо.

— Да я не про это, — отмахнулся Фролов. — Это ворошить незачем… Я тебе совсем про другое хотел рассказать.

— Рассказывай.

— Я расскажу… Понимаешь, недавно была одна вечеринка. В одном доме. В новом доме, только что заселили, было новоселье. Там дали квартиру двум нашим, из треста — муж и жена, молодые. Они гостей назвали — не протолкнешься, в основном тоже молодежь. И меня пригласили: ну, я все-таки начальник отдела, помог им с этой квартирой. И не только поэтому. Я ведь, ты знаешь, человек компанейский. И разве я старик? Сорок лет, Юрка, это пустяки, поверь…

— Конечно, пустяки, — согласился Юрка.

— Ну, вот. Они меня даже тамадой назначили, чин чином… А мебели в квартире еще никакой, один только стол. Магнитофон завели, танцевали… Но я их решил разыграть, Юрка. Я люблю разыгрывать…

Ким Андреевич улыбнулся, глаза его озорно блеснули: он и теперь порадовался, какой хитрый номер придумал тогда, на этой вечеринке. Кому бы еще пришло в голову?

— У них там в коридоре стенных шкафов полно. Сплошь стенные шкафы, наверху антресоли. Все пока пустые. Я и залез в один шкаф, заперся изнутри. Чтобы они меня искали. Пальто, шляпа на месте, а меня нет. Исчез… Тебе налить?

— Не надо. А что было дальше?

— Я себе налью… Что было дальше?

Фролов пожал плечами.

— Я залез туда, в шкаф. Ждал-ждал. И заснул нечаянно. Я уж не помню, сколько спал — может быть, час или полтора. Потом стало душно, я проснулся. И вылез.

— Ты там испачкался? — Юрка смотрел на него сочувственно.

— Нет, там чисто было… Я просто вылез и опять зашел в комнату.

— Ну и что же?

— Как что?

— Так что из этого? Я не понимаю, — сказал Юрка.

— Вот и не понимаешь. — Фролов резко и досадливо оттолкнул бокал. — Они ничего не заметили. Я вхожу, а они танцуют. Они даже не заметили, что меня нет. Хотя я и тамада, и все такое… Никто не заметил. Будто меня и не было.

Он скрестил руки на столе, уронил на них подбородок.

Юрка задумался тоже. Потом, обдуман, изрек:

— Ерунда. Ты же сам говорил, что там было очень много народу, не протолкнуться?

— Много. Человек сорок.

— И все поддатые?

— Поддатые. Я тоже был поддатый.

— Чего же на них обижаться?

— Да я не обижаюсь. Мне просто, Юрка, вдруг стало отчего-то жутко. И до сих пор. Они не заметили, что меня нет. Как будто меня и на свете не было…

— Вот и хорошо, что не заметили. А то бы стали искать, а ты в шкафу спишь. И тебе потом было бы неудобно перед ними на работе. Они бы подсмеивались.

— Ты так считаешь? — переспросил отец.