Юрий Рытхэу - Метательница гарпуна

Гатле сидел в холле второго этажа и смотрел телевизор.

— Я тебе принесла папиросы, — сказала Маша. — И бутылку красного вина.

— Я вина не пью, — брезгливо поморщился старик. — От него радость на мгновение, а болезнь на несколько дней. Однако все равно спасибо. Возьму нашим пастухам. Они будут рады.

— Я еду работать в Чукотский район, в Лукрэн, — сообщила Маша.

— Хорошее место, — похвалил Гатле. — Китов там много.

— Если что надо будет, сообщи. Пыныл пошли с кем-нибудь или попроси грамотного письмо написать.

— Я и сам могу написать, — похвастал Гатле. — Пять лет назад научился. Ничего, оказывается, хитрого нет в этой грамоте.

Он взял бутылку и громко, как первоклассник, прочитал:

— Порт-ве-йн. Номыр твасать тва.

Похоже, что Гатле и говорить по-русски научился. Но с дочерью он объяснялся на чукотском:

— Мне сейчас ничего не надо. Пенсия есть, да еще немного денег на книжке имеется.

Он вытащил из-за пазухи сберкнижку и показал Маше. Она не хотела смотреть, сколько там у него денег, но едва сдержала возглас удивления, когда Гатле сам назвал сумму. Этого хватило бы для покупки двух автомашин среднего класса.

Попрощались за руку, и Маша вышла из гостиницы.

На улице уже было темно. Начиналась поземка. Видно, придется задержаться в Анадыре. Но задержка теперь не страшила. Все определилось, все прояснилось. Впереди была работа, домик на берегу моря, мальчик, о котором надо заботиться.

Маша прошла мимо новых домов, мимо гостиницы горного управления и вышла на высокий мыс.

Даже в темноте братская могила ревкомовцев была видна издалека. Холм из живых и искусственных цветов, наполовину занесенный снегом. Маша подошла ближе и заметила, что некоторые венки и букеты отнесло ветром к самому обрыву.

Ветер был жгучий, холодный. Маша собрала разметанные венки и букеты, отнесла опять на могильную плиту. Даже ухитрилась достать цветы, повисшие над самым обрывом.

Приведя в порядок цветочный холм, она постояла молча и вдруг вспомнила себя студенткой первого курса педучилища, когда стояла вот так же холодной осенней ночью перед памятником Ленину в старом Анадыре, где теперь морской порт. Окажись она сейчас в том же возрасте, может быть, снова повторила бы слова, которые сказала Владимиру Ильичу. Повторила бы их тем, кто лежит под этой гранитной плитой с золотыми буквами, чьи широко распахнутые глаза смотрели на новую Чукотку, и снежинки падали на них и не таяли…

Направляясь в гостиницу, Мария Тэгрынэ несколько раз оглядывалась и видела, как светится красным холмы могил ревкомовцев. Красный маяк, который светил и будет светить ей всю жизнь.