Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 2.

— Давай сбегаю.

Сычев поднял с пола стакан, встал из-за стола и обратился к присутствующим:

— Нет, граждане, гульнем как следует. Пошли прямо к водке-е!

— Шумел ка-амы-ыш, деревья гы-ну-лись! — запищал Виктор.

До шинкарки, торгующей по ночам водкой, надо было идти через все село. Шло все так, как наметил Сычев: сначала с песнями протопали по селу, вызывая и собирая всех, кто встречался или выглядывал из сеней. Потом толпой возвращались с водкой и, уже сидя на земле, продолжали пить.

Ночь была пьяная.

Поутру каждый искал, где бы похмелиться. А когда узнавали, что у Сычева пьют, направлялись к нему, говоря про себя: «Черт с ними, с дорезками! Все одно от них толку нету!» Но Сычев не просил дорезков: он притворился пьяным и беззаботным. Только никто не заметил, как утром под сараем он шептал Виктору Шмоткову:

— Вот тебе червонец! Езжай. Как только козинцы придут делить землю, скачи сюда во весь дух! Скачи и кричи, как сказано. Будет сделано — будет тебе еще червонец! Понял? Будем друзьями, Витя. Вовек не забуду.

А Виктор уже и «лыка не вязал». Он мутными глазами уперся в Сычева и, еле выговаривая, заверил:

— Я тоже, С-мен Тр-рфимщ, в-авек не забу-у… А энтих, козинских, на мор-ре буем бить. На мор-ре их.

Пьянка продолжалась без Виктора.

Федор видел пьяных и слышал пьяные песни, но не мог догадаться, в чем дело. Прибежала домой Зинаида и, запыхавшись, сказала:

— Федя! Сычев поит всех водкой. Что-то не к добру. Кричат и про тебя, а чего — не разберешь.

— Что за охальники! Сеять надо, а они пьют, — сказал вошедший Сорокин.

— Что там за бал у Сычева? — спросил Федор.

— Не пойму, — ответил Матвей Степаныч. — Как бы чего худого не вышло. Человек двадцать пьяных. Так пьяны, что и лапти не слушаются.

Федор пошел к Андрею в сельсовет. Секретарь довольно сильно был выпивши. Исписанный лист бумаги лежал перед ним низом вверх, а он водил карандашом по строчкам, будто читая. Когда Федор вошел, секретарь, не отрывая глаз от листа, замямлил заплетающимся языком:

— Ан-нрея Михалща нет-ту. Нету. И — все тут. Нету. И все.

— А где он?

— Вышли.

— А не знаешь, что за праздник сегодня?

Секретарь оторвал глаза от листа и ответил, оживившись и подняв палец вверх:

— Пр-раздник ап-постола С-сим-меона! — Он засмеялся, хихикая, и докончил: — Сем-мен Трофимщ г-гуль-ля-ют. Кр-рупно г-гуль-ляют! А Андрея Михалща нету. И все тут.

— А по какому случаю гуляют? — пытался дознаться Федор.

Секретарь неопределенно повертел пальцем над головой и произнес:

— Вес-сна!

Федор подошел к столу, перевернул лист так, как ему полагалось лежать, и сказал зло:

— Эх ты! «Апостол»!

Федор вернулся домой. Здесь он застал и Андрея Михайловича.

— А я к тебе в сельсовет ходил, — сказал Федор.

— Разошлись, значит… Что тут творится? — спросил Андрей.

— У тебя хотел узнать. Ясно пока одно: пьют.

— Будем ждать. Последим… Думаю, Сычев с горя пьет. Дорезки-то ускользнули… Впрочем, черт его знает… Два раза звали меня.

— Ходил? — спросил Федор.

— Ты что? В уме ли?

Вдруг неожиданно на улице послышался пронзительный крик:

— Гра-аждане-е!!! Гра-абю-ут!! Караул, православные-е! Ка-рау-у!

Из избы Земляковых выскочили все сразу. Вдоль улицы скакал пьяный Виктор Шмотков, размахивая длинными руками, как плетьми, и продолжая орать:

— Отняли! Ограбили! Карау-ул!!!

Пьян он был до бессознания.

— Ясно: добрых дел не будет, — сказал Федор.

Не говоря ни слова, Андрей побежал к сельсовету. Федор бежал прямо ко двору Сычева, а следом затрусил и Матвей Сорокин, сзади Федора, напрыгом.

Жители села все выбегали на улицу. Со двора Сычева вывалилась пьяная ватага, крича и бранясь. Молнией облетело: «Козинцы делят нашу землю».

— Как же так, граждане? — кричал среди ватаги Сычев. — Искони веков была наша земля эта! При Советской власти и — грабеж! Не мы ли с вами отвоевали эту землю?! Не давать свово чернозема! Не дава-ать!

— Не дава-а-а!

Кто-то крикнул:

— По коням!

И ринулись конные и пешие на дорезки. Лопаты, колья, косы мелькали у скачущих и бегущих. Виктор Шмотков около своей избы соскочил с лошади, подбежал к старой тележной оси, врытой на краю огорода вместо столбика, и начал ее раскачивать, крича:

— На моей земле ось зарыта! Кто хочет мою землю отнять! Не дам свово чернозему-у!

Ось подалась и вывернулась из земли. Виктор взвалил ее на плечо и, вскарабкавшись на тощую лошаденку, поскакал дальше, болтая ногами.

Бежали бабы, ребятишки, бежало все село. Только Семен Трофимыч стоял у амбара и, разводя руками, сетовал:

— От народ! Скажи какой беспокойный народ. И что им надо? Какие-то дорезки. Тьфу! — сказал он так, чтобы слышно было Федору и Матвею, оставшимся здесь, неподалеку от него.

По улице галопом, настегивая плетью лошадь, проскакал Андрей Михайлович.

— Побегу! — заторопился Матвей Степаныч. — А? Бежать?

— Стой! — приказал Федор.

Федор знал: может произойти что-то страшное. Но он был бессилен предотвратить. Знал, что и Андрей может оказаться там бессильным в одиночестве. И вот глаза его встретились с глазами Сычева. Федор приближался к нему. Тот выдержал взгляд Федора без колебаний. Один — крепкий и сильный, другой — слабее, а посмотрели друг на друга как равные по силе. Федор приказал:

— Матвей Степаныч! Запрягать тройкой! Тройкой, чтобы всех обогнать!

— Кого запрягать? — непонимающе спросил Матвей.

Федор кивнул головой на Сычева.

Матвей бросился со всех ног во двор Сычева.

— Куда-а!!! — рявкнул тот.

Дед не остановился. Сычев побежал за ним, прижав локти и переваливаясь по-медвежьи. Федор метнулся туда же.

Пара коней была почему-то в сбруе. Когда дед Матвей вывел их из-под сарая, хозяин вырвал поводья из его рук и дико закричал:

— Граби-ить?! Среди бела дня граби-ить! Карау-ул!!!

Федор вынул из кармана пистолет, наставил на Сычева в упор и резким голосом приказал:

— Отойди!

Матвей рванул поводья к себе и стал запрягать торопясь. Сычев опустился на солому среди двора, там, где и стоял: от обиды, страха и бессильной злобы у него подкосились ноги.

— Вот так, Семен Трохимыч, — скороговоркой «утешал» его Матвей. — Вот так и посидите спокойненько. — И спешил, спешил… — Хватит пары? — спросил он у Федора. — Кони добрые, рысаки!

— Хватит, — ответил Федор, влезая в тарантас.

Матвей гикнул, ударив кнутом лошадей, и с места помчался галопом.

В поле дорога еще не установилась, было грязно, поэтому пришлось скакать по обочине. Матвей гнал лошадей не жалея. Тарантас бросало из стороны в сторону.

Выскочили на пригорок. Было уже видно, как впереди и сбоку скакали верховые, прямиком по пашне, и бежали люди с кольями и дубьем. Но каждый жалел все-таки свою лошадь, а у Федора и Матвея было преимущество: они не дорожили лошадьми в тот час. Доскакали до лощины. Лощиной, по целине, ехали еще быстрее. И наконец увидели козинцев: там и сям они спокойно и лениво размеряли землю на полоски. Тарантас выскочил на пригорок, в конце лощины.

— Зови вон тех, — сказал Федор Матвею, указывая на двух ближайших от них крестьян.

— Эге-ей! Лапотки-и! — закричал тот, махая шапкой. — Суда-а!

Те двое оглянулись, посмотрели вокруг, потом что-то поговорили между собой и не спеша пошли к тарантасу.

— Ну, вы! Тыквоеды! Аржаные корки! Какого дьявола переваливаетесь. Живо! — надрывался в нетерпении Матвей, поглядывая в сторону все сгущающейся толпы, неумолимо движущейся из Паховки.

— Ты что дразнишься? — спросил сердито один из подошедших. — Чего глотку дерешь, как резаный? Ишь ты! Сел на тарантас и думаешь — царь? «Тыквоеды»!

— «Корки»! «Аржаные»! Подумаешь! — вступил в разговор другой крестьянин, в иссохшей овчинной жилетке и огромных растоптанных лаптях. — Что-то ты: исправником смотришь, а у самого заплат — на три деревни хватит и на два хутора останется в запас.

— А кто же вы, как не…

— Хватит, — скомандовал Федор. — Ты — в жилетке! Держи лошадей. Ну!

— Ну держу. Ну. А дальше?

— А ты, — обратился Федор ко второму, — беги стрелой к своим и скажи: «Паховцы скачут сюда пьяные. Бить вас скачут. Землю отнимать».

Мужик попятился, зачем-то застегнул ворот рубахи и поправил конопляный поясок пониже живота. Казалось, он собирался бежать.

— Постой, — остановил его Федор. — Скажи: собраться сюда, ко мне. Быстро!

Тот побежал, отбрасывая лаптями шлепки еще не высохшей земли.

— А ты кто же будешь? — спросил оставшийся крестьянин, держащий лошадей.

— Я? — переспросил Федор.

— Из губернии, — перехватил Матвей. — А ты думал — хвост собачий! Из губернии. Прямо из Танбова и — суды.