Трое из Кайнар-булака - Азад Мавлянович Авликулов

бы с таким наглецом, — сказал Артык. — Наверное, изрубил бы на куски и бросил собакам!

— Ну, ладно, — довольным тоном произнес бай, — я был уверен в таком вашем ответе. А теперь — хватит спорить, присмотрите за скотиной, да не забудьте ячменя задать коням гостей. Кстати, где мюриды?

— Спят без задних ног, — усмехнулся Артык, — разве таким байваччам под силу наша тропа? Кишка тонка!

— Отаджан, — произнес Пулат, — а к чему вы такой разговор о врагах завели, а? Может, мулла Халтаджи что…

— Ничего не случилось, — перебил его бай, нахмурившись. — Просто хотел узнать сыновей своих поближе…

Мулла Халтаджи проспал почти до вечера. «Разбужу-ка я его, — вспомнил о нем бай, когда солнце уже начало садиться. Он увлекся домашними заботами и не заметил, как день прошел. — Бедняга, так намаялся в пути, что все молитвы пропустил. Скоро время кубтана, пусть хоть его свершит, да и я заодно помолюсь рядом с ним».

Бай тихонько приоткрыл дверь михманханы, она скрипнула и разбудила муллу. Он открыл глаза, сладко потянулся и, вскочив, стал искать в сумеречной темноте калоши. Сиддык-бай подал их ему. Нарочито пожурив себя за то, что долго спал, мулла совершил омовение и начал молиться, встав на коврик. Помолился и бай.

После этого бай пригласил муллу к дастархану, а Артык тем временем зажег шайтан-чирак и поставил в нише михманханы. Комната наполнилась едким запахом зигирного масла, а огонь чирака едва-едва освещал то, что было на дастархане. На стенах колебались тени сидящих друг против друга бая и его гостя, а лица их, казалось, были растворены во мраке. По голосу муллы чувствовалось, что отдых пошел ему на пользу, он стал спокойным и рассудительным, не перебивал, как вчера, Сиддык-бая. После ужина он стал расспрашивать бая о близлежащих кишлаках.

— То, что есть внизу, — ответил бай, махнув рукой в сторону тропы, — вы уже видели, а выше ничего нет, бесконечные горы. Все саи, которые спускаются в нашу долину, обрываются у подножья снежных вершин, таксыр.

— Мышеловка, значит?

— Говорят, за большим хребтом люди живут, — ответил бай, не поняв смысла «мышеловки» муллы, — но мне там ни разу не довелось побывать.

— Много уже вам, бай-бобо, — спросил мулла, переменив тему разговора, — той давно справили?

— Пока нет, домла. Бог даст, через три года и я стану счастливым, доживу до возраста пророка нашего Магомета. — Бай вспомнил, что вчера мулла, рассказывая об эмире, ограничился общими словами, но ничего определенного о нем не сообщил. Где он, что с ним? И теперь, видя, что гость помягчел малость, решил спросить у него о светлейшем. — Скажите, таксыр, где же наш повелитель, да продлит аллах его жизнь и благополучие, раз город отобрали гяуры и чернь?

— Владения эмира бесконечны, — ответил мулла охотно, — и куда бы он сегодня ни приехал, всюду его верноподданные распахивают двери своих домов — «Мой дом — ваш дом!» Слуги светлейшего разъехались по кишлакам, чтобы собрать войско и с оружием выступить на защиту святого трона, а сам он… Сейчас он следует в Байсун, чтобы у его неприступных скал дать решительный бой большевойям и разгромить их так, чтобы они во веки веков не смогли больше подняться. Вам, бай-бобо, в ближайшие дни необходимо прибыть туда же со своими джигитами. Пусть мергены возьмут свои мильтыки, а у кого нет оружия — что попадется под руку. В умелых руках даже палка — смертельное оружие!

— А что же мне делать с добром светлейшего? — спросил бай.

— Все нужно надежно спрятать и сохранить, оно нам еще может не раз пригодиться. Запомните, борьба будет долгой и упорной, не на жизнь, а на смерть, бай-бобо, и надо быть ко всему готовым! А теперь… Спасибо за хлеб-соль, нам необходимо возвращаться. Кони, наверно, хорошо отдохнули?

— Куда же вы на ночь глядя? — забеспокоился бай.

— С нами аллах, бай-бобо…

На дворе стояла густая темная ночь. Небо над головой казалось огромным синим шатром, усеянным серебряными звездами. Свежий ветерок шептался с опадающими листьями чинары, под которой журчал арык. Где-то лаяли полусонные собаки, хрипло, лениво, а сам кишлак с высоты байского айвана казался слившимся с землей. «Непонятно что-то, — думал бай, когда топот коней стих вдали, — то домла говорит, что эмир даст решительный бой и победит гяуров, то обещает долгую борьбу. Неужели светлейший не верит в скорую победу? А может, гяуры так сильны, что их и нельзя победить в одном бою? Почему народ священной Бухары продался им, разве он не чтит своего повелителя так же, как и кайнарбулакцы, например? О, аллах, помоги мне, подлому своему рабу, разобраться во всем этом!..»

Сиддык-бай вызвал из дома собравшихся спать сыновей и вместе с ними, при свете «летучей мыши», расчистил дальний угол конюшни, которая дня через два, когда он выведет оттуда своего коня, вообще опустеет и никому не станет нужной. Он помог им внести туда мешки и канары с зерном, шерстью, шкурами, сухими фруктами, ткаными гилямами и прочими вещами, аккуратно сложить все это. Наказав сыновьям хорошенько замаскировать сложенное охапками сена, бай лег спать. И сон у него в ту ночь был тревожным, как никогда прежде…

Визит муллы Халтаджи изменил привычный размеренный ритм жизни кишлака. Не успел он удалиться от Кайнар-булака и на полтора таша, как принесенная им новость облетела дома, всполошила их обитателей, внесла сумятицу и растерянность в сердца и умы. Сообщение Сиддык-бая о том, что светлейший эмир вынужден был оставить гяурам свою столицу, здесь было воспринято, как весть о надвигающемся конце света. Для них, отделенных от большой жизни немыми вершинами гор, влачащих свое существование в дремучей глухомани, выше и прочнее столпа, чем эмир, не было. Они были глубоко убеждены, что теперь, после всего случившегося, следует ожидать более страшного — ответа перед судом творца. За то, что они, как правоверные мусульмане, позволили гяурам посягнуть на трон эмира — второго, после Магомета, наместника бога на земле — отдали на осквернение его священный город.

И в том, что кайнарбулакцы думали так, ничего противоестественного не было. Из поколения в поколение им вдалбливалась в головы мысль, что они живут в кишлаке, печалятся и изредка радуются только потому, что где-то далеко в городе из камня и золота, денно и нощно заботится о них повелитель