У старых окопов - Борис Васильевич Бедный

на другую планету. Но планета планетой, а меня подмывало спросить: какого же лешего она завлекала меня? Иль скучно ей стало поджидать своего морячка — вот она и решила скоротать время, приманивая растяпистого начальника. И сознательно она это делала или невольно, поддавшись минутному настроению? Тут уж начинались такие дебри женского сердца, где нащупать верную тропу было трудно, а заблудиться — раз плюнуть. А мне и так уже надоело ошибаться и платить за свои промашки подбородком. В конце-то концов, подбородок у меня один, и он еще пригодится мне в жизни.

Нет, как она меня звезданула, прямо боксер, а не девица! А я еще любовался ее крепкой рукой. Вот и долюбовался на свою голову. Даже челюсть у меня заныла, придется еще, чего доброго, тащиться к зубному врачу. Только этого мне и не хватало для полноты жизни. Натренировалась на своей сортировке, поддевая багром тяжелые бревна. Но я-то ей не судострой и не шпальник!

А если уж все-таки я для нее деревяшка, так зачем она тогда так выжидающе, а то и прямо поощрительно поглядывала на меня все эти дни и чуть ли даже не за секунду до свирепого своего тычка? Вот тут и разберись. Она набедокурила, а расплачиваться мне одному, тоже не очень-то справедливо! Пусть хоть объяснит, как дошла до жизни такой…

Но у меня хватило ума ни о чем не спрашивать Соню. Ничего я ей не докажу. Ведь в активе моем лишь одни ее благосклонные взгляды, а взгляд — такое туманное дело, что от него всегда можно отпереться, была бы только охота. Это тебе не слово сказанное и тем более не поступок. Взгляд был, и нету его, даже повторить его в точности нельзя. И к делу его, как говорится, не подошьешь. Не улика это, не доказательство, а так, туман один и игра воображения.

Соня первая же на смех меня поднимет за то, что навыдумывал я тут какие-то особенные ее взгляды, а мне и крыть нечем. Да, может, и в самом-то деле ничего  т а к о г о  в тех Сониных взглядах и отродясь не было, а мне лишь почудилось? Мало ли что может померещиться во взгляде женщины, которая тебе самому нравится. Уж лучше молчать себе в тряпочку и не позориться. Меня прямо-таки злость взяла, что Соня такая скользкая и увертливая, никак к ней не подступишься.

— А вдруг да не вернется твой женишок? — ехидно спросил я, все больше ополчаясь против неведомого мне счастливчика морячка, который, опорожнив миску знаменитого флотского борща, забивает сейчас морского «козла» в гулком кубрике, а мне тут приходится на своей шкуре испытывать верность его невесты.

— Приедет, — отозвалась Соня. — Никуда он не денется!

И такая убежденность прозвучала в ее голосе, что я люто возненавидел этого козлятника. Но предаваться ревности было просто некогда. Я вдруг сообразил, что Соня приварила оплеуху не только ходоку Косте Мельникову, но еще и техноруку запани и заместителю начальника. Надо было срочно спасать свой пошатнувшийся авторитет. А то и не заметишь, как все тут перестанут тебя уважать.

— Значит, соблюдаешь себя? — весело спросил я голосом этакого добродушного начальника, который органически не способен обижаться на своих подчиненных.

Соня подозрительно покосилась на меня и пожала плечами.

— Просто жду…

— Ну что ж, — веселей прежнего сказал я, словно получать затрещины было любимым моим занятием. — Я это приветствую!

И шагнул к ней без всякой задней мысли, а лишь наглядно показывая, что досадный инцидент исчерпан и жизнь идет дальше своим ходом. Но недоверчивая Соня тут же предостерегающе вскинула крепкую свою руку и посоветовала мне:

— Приветствуйте лучше издали!

— Эх, Соня, Соня… — упрекнул я ее. — Как ты меня понимаешь! Чужих невест я не трогаю.

Против воли голос мой прозвучал довольно-таки жалобно, и Соня наконец-то поверила, что опасаться ей больше нечего. Прежде чем я успел ей помешать, она нагнулась и подняла с земли мою фуражку. Я уже и позабыл о горемычном своем головном уборе, а хозяйственная Соня, видать, все время о нем помнила. Ударом о круглое, наполовину обнажившееся и навек чужое теперь для меня колено она выбила из фуражки пыль, ткнула козырьком в сторону многострадального моего подбородка и спросила участливо, с виноватинкой в голосе:

— Больно, Константин Иваныч?

Я так и не разобрал, на самом деле жалеет она битого своего технорука или всего лишь издевается над незадачливым ухажером.

— Ладно, ладно! — сердито пробормотал я и выхватил у нее фуражку.

На миг я увидел себя со стороны, и мне вдруг смешно стало. Припомнились недавние скороспелые опасения: как бы Соня не приняла мои ухаживания из одной лишь боязни огорчить дорогого своего начальничка. Выходит, плохо же я знал местных девчат! Они не только не побоятся обидеть начальника, но при случае могут запросто залепить ему пощечину. «Вот тебе и северянки!» — обескураженно думал я, украдкой от Сони потирая нижнюю челюсть.

— Вы бы хоть спросили, — сердобольно посоветовала Соня на прощание. — Что ж так нахрапом лезть?

— Ладно, в следующий раз обязательно спрошу, — уныло пошутил я, напялил фуражку на опозоренную свою голову и поплелся прочь, куда глаза глядят.

Вот так плачевно и закончилась первая моя любовная атака на новом месте.

В ближайшие дни мне неловко было встречаться с Соней. Если б моя воля, я совсем бы с ней не встречался. Но работа требовала, чтобы мы виделись с ней каждый день — то на запани, то в конторе, нравилось мне это или нет. И тут уж ничего нельзя было поделать.

Но теперь я уже не торчал на сортировочной сетке, а перебрался на сплоточные станки. И Аникеев снова похвалил меня за то, что работаю я вдумчиво и последовательно: не разбрасываюсь, а беру под свой контроль операцию за операцией. Знал бы он, что стоит за этой моей последовательностью!

Соня никогда не напоминала мне о том злополучном вечере и своей оплеухе у такелажного сарая. Но я знал, что она помнит и вечер и оплеуху и уж, во всяком случае, каждый раз, завидев меня, тут же припоминает весь мой позор. Порой мне даже казалось, что теперь она благосклонней прежнего поглядывает на меня. Ведь одним своим видом я давал ей приятную возможность вспомнить о ее неприступности и похвальной верности далекому жениху. И частицу горделивого этого чувства, которое я, сам того не желая, вызывал в ней, Соня щедро переносила и на меня, первопричину заслуженного ее торжества.

Мы всегда признательны тем, кто дал нам возможность проявить свою принципиальность, ум, отвагу, верность любимому и прочие завидные качества.