После бури. Книга вторая - Сегей Павлович Залыгин

Общий для всего стола разговор не получался, было кто во что горазд, общество, еще и не соединившись во что-то более или менее цельное, уже распалось на кланы и группы, а так как расселись кто где, то теперь и перекликались друг с другом через весь стол.

У Катюши была несколько странная для нее фамилия – Екатеринина, по этому поводу были шутки, и молодых каждый на свой лад спрашивал, как записались они в загсе, приняла ли Катюша генеральскую фамилию или же до конца жизни так и останется Екатериной Екатерининой? Бондарин хотел, чтобы на это ответила сама Катюша, но она не отвечала, а только поводила вишневыми своими глазами и смеялась, когда ее спрашивали:

— Ты теперь кто? Секретарша или генеральша? Вообще говоря, вопрос не совсем деликатный, так как никто, даже близкие знакомые не знали, кем был, когда и куда исчез Екатеринин, Катюшин папа. Было известно, что исчез навсегда, больше ничего.

Тут же выяснилось, что молодые не венчались в церкви, и многие были этим поражены – почему?

Анатолий Александрович Прохин и тот был поражен, считая Бондарина верующим, а Катюшу целиком подпавшей под его влияние.

Проблема настолько заинтересовала Анатолия Александровича, что он, минуя несколько человек, которые сидели между ним и Бондариным, спросил:

— Как же так, Георгий Васильевич? А я считал вас верующим. Собственно, я ведь и сейчас считаю вас таковым!

— А я таковой и есть! – отозвался Бондарин. – Конечно!

— А тогда как же вы без церковного обряда? Без священника?

— Катюша не захотела.

— Да, но это значит, что вам-то все равно! Верующий, а все равно?! Меня всегда удивляло, как это высокообразованные люди веруют, ходят в церковь, причащаются, христосуются и прочее, не знаю, чего еще там! Я никогда не мог найти этому сколько-нибудь серьезного объяснения.

— А это, между прочим, очень просто! – сказал Бондарин. – Образованному человеку это часто бывает даже нужнее и необходимее, чем необразованному.

— Вот как?!

— Конечно! Образование, оно нередко делает человека отчужденным от народа, от его истоков и истории. А истоков и истории народной еще никогда, кажется, не бывало без верований и религии. Так зачем же мне отходить и отчуждаться от верований, то есть от народа и от истории его? Которому я хочу служить своим образованием? И вот я христосуюсь, потому что многие века так делали мои предки, а я хочу не только быть с ними, но в чем-то их повторять, я всеми силами стремлюсь испытать и действительно испытываю то же чувство любви к ближнему, которое испытывали они, я так же хочу причащения и очищения, так же хочу многого другого, чего хотели они. Не понимаю, как можно этого не хотеть? Как все это можно из самого себя исключить?

— Вот что! Религия-то для вас, Георгий Васильевич, это, оказывается, связь с массами? Отсюда вопрос: с какими? И ради чего? Ради какого будущего тех же масс? Да разве вы не видите сегодня, к чему этакая связь генералов с массами, с народом привела? И разве религии вечны и не исчерпывают себя? Не порождают еретиков – Никонов и Лютеров? И антиклерикалов? И не ставят перед человеком и перед массами выбора: «утверждаю – отрицаю»? Да вот и вы, Георгий Васильевич, разве вы сами-то не покаялись искренне в своих ошибках и заблуждениях? Ошибки и заблуждения, когда они признаны, обязывают нас к чему-нибудь или ни к чему? К пересмотру своих убеждений, своих верований обязывают? Или, может быть, прошение прошением, а в то же время... В то же самое время был прав не товарищ Калинин, а товарищ Прохин?

— Нет, – ответил Бондарин, – я никогда ни на йоту не поставлю под сомнение правоту товарища Калинина! Никогда! Я думаю, что товарищ Калинин понял то, что он должен на своем месте всегда понимать: оттого, что человек не находит в своей стране того, что хочет в ней находить, от этого страна не перестает оставаться для него Родиной! От этого не умаляется желание ей служить!

— Служить нужно со смыслом. Отсюда неизбежно возникает вопрос – с каким?

— Со смыслом служения своей стране...

— Ухо́дите от вопроса, Георгий Васильевич. Впрочем, я вас, понимаю, почему бы вам от него и не уходить? Сегодня. Здесь. Понимаю...

Разговор этот, по всему видно, должен был продолжаться и дальше, но тут вмешались столяровы старики. Они захотели молодых благословить. Они сказали:

— Ну ладно, в церкву вы не ходили... – сказала старушка.

— Все одно бог простит! – заметил старик.

— Простит, простит! – это уже опять старушка.

— Хороших людей – обязательно, – снова старик.

— А Катюша, хотя в церкву не ходит, она хорошая!

— Все одно она хорошая. Мы ее любим.

— И благословим...

— Троекратным крестным знамением...

— Троекратным. Обязательно!

— Осторожно, осторожно, милая моя матушка, – сказал Бондарин, обращаясь к старушке, – у нас вот тут сидит очень большой начальник, и еще неизвестно, как на ваше намерение он посмотрит. На ваше мероприятие, я хочу сказать.

— Да кто же тут главнее-то тебя? – удивился старик. – Кто ишшо тут тебя главнее?!

— Есть-есть! И даже обязан быть. Да вот он сидит, почти что рядом со мной, у него фамилия Прохин. Зовут Анатолий Александрович. Председатель Крайплана.

— Ну, зачем же меня выдавать-то, Георгий Васильевич? Чего-чего, а вот этого я от вас не ожидал. Никогда. Чего-чего...

Старики застеснялись, потупили глаза и стали шарить вилками по блюду с осетриной по-монастырски, искать кусочки помягче.

На некоторое время водворилась тишина, но в тишине этой уже присутствовало что-то не определенное, какая-то тревожная недоговоренность.

— А вот скажите, Георгий Васильевич, другого случая у меня не будет спросить вас, а сегодня здесь можно: скажите, какое у вас главное расхождение с Советской властью? – спросил Прохин.

— В какой области? Политической?

— Нет, что вы! Об этом я здесь спрашивать бы вас не стал!

— Тогда в какой же?

— Ну так просто... просто в области мысли. Как таковой.

— Значит, философской?

— А хотя бы и так. Именно так,