Здравствуй, поле! - Николай Николаевич Новосёлов

Старик поморщился от редкой рассудительности дяди Шовката.

— Когда прискачешь сюда первым, Фатима поднесет тебе вина, которое Колька привез.

— Если ты уверен, уважаемый Искандар, пусть Фатима вынесет то вино сейчас.

— Не болтай. Садись на коня.

Инженер теперь улыбался. Отвязал от машины обрывки вожжей, насадил малышей и не очень внимательно ждал старта.

— Готовы? — спросил старик всадника и шофера. Показал рукой: — До скотника и обратно… Гони!!

Дядя Шовкат пронзительно крикнул, огрел жеребца кнутом. Вороной сразу пошел наметом. Машина же тронулась спокойно, приотстала, затем уверенно начала настигать всадника.

Никто не заметил, как бригадир, всплеснув руками, удивленно произнес:

— Ну и хитрый дед!

Где-то на полпути, уже обогнав лошадь, машина резко затормозила. Почему-то метнулась вправо. Проехав изрядное расстояние, повернула в обратную сторону. Всадник уже подъезжал к скотнику, а машину все еще несло в сторону. Наконец и она устремилась к скотнику. Дядя Шовкат скакал обратно. Казалось, теперь он был недосягаем. В беззубой улыбке старой Гульфии сияло торжество. Трясся от смеха живот Искандара. Даже бригадир улыбался снисходительно и добродушно.

Уже был слышен пронзительный и торжествующий визг дяди Шовката, побежали навстречу победителю мальчишки. Но и машина, теперь уверенно и без задержки сделав крюк, стала опасно приближаться.

— Шовкат, совсем немного, Шовкат! — нетерпеливо размахивала костлявой рукой Гульфия.

Настоящим наездником был дядя Шовкат. Никто сейчас не вспомнил о его худой славе враля и забулдыги. Припав к шее жеребца, заставил его выложить силы до последней капли не только чувствительными ударами кнута, но и тем спортивным азартом, который может перенять конь от настоящего наездника.

Бывалый человек прискакал первым. Правда, на какой-то миг позднее заскрипели тормоза «Москвича», и инженер даже раньше вышел из него, чем спешился всадник, но победа дяди Шовката была несомненной.

— Это нечестно, уважаемый Искандар! — пожаловался Валеев. — Там была канава!

— Что? Канава? Шовкат, ты тоже видел канаву?

Инженер только махнул рукой.

А дядя Шовкат? Сперва он сделал круг, ведя под уздцы вороного. Затем отдал повод подростку и стал около стариков, исполненный скромного достоинства. Он легко переживал конфуз, зато в редко выпадавшем на его долю успехе был великолепен. Надо было видеть, с каким величием он принимал рюмку вина из рук Фатимы.

И тут Искандар сказал:

— Едем в Муртазино!

4

Длинная зыбкая тень движется по отаве. Косогор по ту сторону Куржакуля — небольшого озерца, у которого раскинулось восьмое отделение совхоза — уже в тени, и видно, как мерцает еще с прошлой ночи электрическая лампочка у клуба. Вода в озерце розовая, как незагорелые плечи Фатимы. Жара будет стоять до последнего луча солнца — оттого вороной нетерпеливо крутит хвостом, отгоняя назойливых оводов. Когда случайный березняк скрывает солнце, стук колес становится явственней, а небо — ближе и ярче.

Впереди с вожжами сидит безмолвный Искандар. По бокам телеги, свесив ноги, — Гульфия и снохи. Они в цветастых платьях, плюшевых безрукавках. Одна из них придерживает самовар. Поодаль широко вышагивают Фатима и Рустам. Их обогнал «Москвич». Рядом с инженером сидел дядя Шовкат, сзади — бригадир с женой и летчик.

На горизонте, вправо, поднимается могучий гребень леса. Начинается он от дороги, от одинокой сосны, верхушку которой разбило молнией незадолго до того, как муртазинцы потянулись со своим скарбом до новых мест. Влево горизонт отступал далеко за Куржакуль — через луга, болотца, кудрявые островки ивняка.

Влево от одинокой сосны — Муртазино. Старая Гульфия уже напряженно смотрит в ту сторону и несколько раз тихо произносит:

— Муртазино…

А Искандар запел. Голос у него сиплый, и кажется, что пение доносится издалека и сливается с шумом ветра.

Счастливый тот, кому дорога до дому близка,

Не спотыкается конь, и повод в крепкой руке.

Уже доносится запах дыма. Не пожар ли там?

Нет, это из труб валит дым — путника дома ждут.

Уже слышен матери крик. Не стряслась ли беда?

Нет, от радости мать кричит: сын вернулся домой.

Вот и одинокая сосна. Рядом стоит машина. Их встречает возбужденный дядя Шовкат.

— Ай, ай! Вы только посмотрите! Где улицы? Бурьян один! Где дома? Опять бурьян! Везде проклятый бурьян!

Искандар передал вожжи снохе, тяжело слез с телеги. Затекшие ноги с трудом держали его. Сорвал верхушку рослой лебеды.

— Когда упало первое семя здесь? Наверное, когда вода Куржакуля плескалась около Муртазино, а другого берега не было видно. Так говорили старики… И лебеду не называли сорняком, потому что редкий год не ели ее. Я тоже ел.

— Так было, Искандар, — отозвалась старая Гульфия.

На том месте, где была улица, буйно разросся репейник с великолепными бархатистыми верхушками. Почему-то он облюбовал именно улицу: там, где были дома, дружными колониями росли крапива, лебеда, полынь.

Старик шел первым. Временами неприметные знаки останавливали его (а может быть, их и не было).

— Тут жил сын хромого Мустафы.

Показывал на остатки плетня.

— Вот дом Юсупа.

Родичи цепочкой тянулись за ним. Шествие замыкала телега, на которой по-прежнему сидели снохи, заботливо придерживая кладь.

Искандар назвал с десяток имен владельцев призрачных домов. А потом надолго остановился, молчал, словно память на этот раз ему изменила. Загадочно улыбнулся, и всем стало ясно: сейчас, наконец, объявит о своей затее.

И он объявил:

— Вот и приехали. Прошу гостей в мой дом! Сания, загоняй лошадь во двор!

В это время за косогором спряталось солнце.

5

В этот час не хватало звонкого, как выстрел, хлопанья пастушьего кнута, нетерпеливого блеяния овец, запаха парного молока, спокойного и мирного, как колыбельная песня, говора стариков на завалинке. А может быть, все это подсказывало воображение, потому что настоящей и вечно знакомой теплилась над косогором заря, сырой воздух доносил запахи болотных трав, в сумраке нарастал комариный звон, дикие утки пролетали над головой, а небо занимало почти все пространство: оно начиналось в тихой глади болотца и уходило далеко к звездам.

Когда на старом пепелище Искандара запылал костер, все вокруг погрузилось во тьму, и за спинами сидящих словно выросли стены. А старик рассадил гостей так, как сидели бы они в памятной тесной и низкой избе с подслеповатыми оконцами, с крохотной, похожей на лаз, дверью. И снохи, принимая эту условность, отлучались к самовару или приносили угощение непременно через воображаемую дверь.

Первые минуты говорили редко и вполголоса. Даже дядя Шовкат, которому Искандар поручил разливать из бутылки, не спешил с привычным делом, а тихо удивлялся:

— Ай, что придумал почтенный Искандар!.. И кажется мне, что предки подглядывают сейчас за нами с кладбища и узнают.