Поколение - Николай Владимирович Курочкин

Спустя много лет он снова приехал в Калач. Странно чувствовал, он себя поначалу. Не то что обманутым, а вроде бы разочарованным. Сколько таких вот больших сел, названных потом городами, видел он в командировках? Десятки. Таких же серых от пыли, днем пустынных, ночью темных, с магазинами, которые открывались и закрывались непонятно по какому распорядку. Он вглядывался в лица, пытаясь отыскать в них что-то особое, казачье, а не было в них ничего особого, приметного. Лица как лица. И Дон тоже река как река.

И лишь потом, когда после дневной суеты повечеряли в саду за большим столом и гости — родня вся дальняя, ближней уж никого не осталось — пояса отпустили да вдруг запели разом, — вот тут и начался для него Дон-батюшка: и в лицах засияла удаль, и ветерком потянуло с реки, будто она подпевать надумала да рассупонилась и в пляс пустилась, и в пору хоть с головой было лезть в эту песню, в этот вечер, в шелест листвы — чудо целое!

С тех пор он дважды еще приезжал туда и раз в месяц писал.

…Четыре ровно — выпуск на стол, без пятнадцати пять — запись, последняя сигарета в редакции — и день прошел. Стой, стой! А цифры в информации из Черною Яра переправили? Ну хорошо, а то показалось.

6

Письмо с приглашением почтальонша вручила ему в канун старого Нового года. Была суббота, и Белов прибирал квартиру: подметал, вытирал пыль, а ковер он решил почистить внизу, на дворовой площадке. С ковром под мышкой он и встретил почтальоншу.

— Вам письмо, — сказала она, — из-за границы. И газеты.

Белов взял почту и потопал наверх, посчитав, что ковер и так чистый.

Бэт Хейзлвуд приглашала Павла Белова посетить ее дом в предместье Нью-Йорка в любое удобное для него время. Приглашение было отпечатано в типографии и напоминало визитную карточку увеличенных размеров.

Всю следующую неделю Белов выяснял, куда идти с приглашением. Было много работы — проходили областные слеты земледельцев, чабанов, строителей, рыбаков, — и он день за днем откладывал свои дела. Слеты заканчивались в пятом часу, а до семи нужно было переписать пленку, продиктовать текст машинистке, пленку вычистить и записаться самому. Как всегда в таких случаях, где-нибудь не хватало пустяка — клея, например, когда рвалась пленка, или вдруг на полчаса таинственным образом исчезала Дина-машинистка, или Кременчук забывал наверху ключи от средней студии и шел за ними не спеша, хотя уже пахло эфиром — словом, странные происходили вещи, когда действительно надо было работать слаженно и оперативно.

Зима так и не посуровела. Как слезливая барышня, разводила она вокруг себя мокрость, а наревевшись вдоволь, разулыбалась вдруг в феврале весенним солнцем.

В начале марта он послал Бэт телеграмму — сообщил день вылета и номер рейса, а заодно поздравил с международным женским праздником. Поздравление это он дописал после некоторых колебаний, потому что не был уверен, поймет ли Бэт, о чем идет речь, и в конце концов вычеркнул «международный», скромно решив, что его приезд для нее тоже праздник.

Для мисс Хейзлвуд он купил янтарные бусы и такой же — из янтаря — браслет.

Во время проводов в редакции ему надавали множество советов, но он ни одного из них не запомнил.

Какая-то удивительная благодать охватила его в поезде. Он часами мог лежать на верхней полке и смотреть в окно. Ему приятна была дорожная суета попутчиков, ему нравились короткие знакомства, он с удовольствием слушал других и рассказывал что-то сам, выходил на станциях, курил в тамбуре у открытого окна, сидел в ресторане и хвалил солянку, действительно не по-казенному вкусную, ночью просыпался от криков на перроне и выходил туда заспанный, лохматый, дышал влажным воздухом, пропитанным запахом дождя, грибов, дегтя, мешковины, дешевого табака, возвращаясь, снова засыпал и видел причудливые сны.

Первой ночью проезжали астраханскую степь. Приятный глазу пейзаж начинался в полдень, после Саратова.

Сначала за окном бежали разноцветные холмы с точно приклеенными к ним синими, зелеными, оранжевыми, красными дачными домиками и гаражами, потом начинались овраги, стерегущие от ветров небольшие деревеньки. Виднелся уже и лес, но какой-то редкий, пролесками.

Останавливались снова у станции, покупали дымную картошку и соленые огурцы; какие-то женщины носили по вагонам свое рукоделье: пуховые платки, кофты, свитера.

В Москве еще стояла зима. Кожаная, на меху, куртка Белова спокойно держала десятиградусный мороз, а вот туфли сдались сразу. Отогрелся он в парикмахерской, куда зашел побриться с дороги. Вышел он оттуда благоухающий «Лавандой» и с порезом около уха.

В бюро по обмену валюты он заполнил две анкеты и, получив доллары, чуть было не сказал девушке: «Thank you!»

Самолет поднялся настолько мягко и плавно, что Белов и не почувствовал самого момента взлета.

Соседями Белова оказались супруги, работавшие в библиотеке Организации Объединенных Наций. В такой компании он счел за благо открывать рот лишь в крайних случаях, главным образом для того, чтобы отвечать на вопросы. А их было на удивление много. Рассказывать о себе оказалось делом нелегким, но приятным. За полчаса Белов набросал портрет человека, который ему самому понравился.

Он вдруг заметил, что совсем не думает о Бэт. Он прикрыл глаза, пытаясь представить ее, — и не мог. Ее лицо, будто дразня его, то приближалось, то удалялось, и он пожалел, что не взял с собой ее фото.

Стюардесса сообщила, что самолет пошел на снижение, и стала рассказывать о Париже. Кроме Белова, ее никто не слушал: остальные, видно, знали Париж не только понаслышке. И все же стюардесса так старалась, словно получала зарплату не в «Аэрофлоте», а во французском рекламном агентстве. «Вот работа, — подумал Белов. — Устроить бы сюда Бэт и открыть новую линию Нью-Йорк — Париж — Астрахань. А голография перебьется, не велика барыня…» И тут он увидел ее, эту голографическую Бэт, — скосил глаза и увидел ее в черных блестящих шароварах.

— Павел, в Париже не надо задумываться, — улыбнулась Галина Афанасьевна, уловив его настроение. — Дышите полной грудью, радуйтесь, стройте сумасшедшие планы. Да, запишите наш телефон, на всякий случай. Все-таки не дома…

После Парижа супруги сразу же задремали, а вот Белов чем-то не угодил ангелу, раздававшему снотворное. Тогда он решил обмануть ангела и, откинувшись на подголовник, сладко зевнул и закрыл глаза. Он даже представил себе, как ангел чертыхнулся и с досады хлопнул крыльями.

«Интересно, — думал Белов, — в качестве кого ты туда едешь? Бэт ничего не говорила о матери. Что с ней — умерла,