Прощальный ужин - Сергей Андреевич Крутилин

его состояла в том, что у него не было своей темы. Глеб ездил по стране; чаще всего он ездил с друзьями, за компанию: на Онегу, в Новгород, в Суздаль. Он рисовал северную деревню, чахлые березки, сельских баб с лентами. Но больше всего он привозил из этих поездок этюдов, на которых изображались церкви: заброшенные колокольни с покосившимися крестами, монастырские часовенки с облупившимися ликами святых. Все это писалось не раз — живописцами, жившими в прошлом, и его же товарищами. У многих из них все это получалось лучше — колоритнее, красочнее. Художественные советы, снисходя к Глебову трудолюбию, кое-что из его работ брали для выставок. Однако этюды его терялись среди десятков полотен, на которых изображены были те же колокольни и северные избы.

Глеб дежурил у своих картин, надеясь услышать похвалу посетителей. И с грустью замечал, что у полотен его никто не останавливается: ни молодежь, ни старушки — истинные ценители искусства. Самолюбие Глеба страдало. Неудачи в искусстве усугублялись еще и семейным его положением, у него родилась дочь; однако заработки были мизерны, и жил он в доме жены на правах бедного родственника. Правда, его никто не упрекал в нахлебничестве.

Лев Михайлович Северцев уступил молодым лучшую комнату. Но все было хорошо, терпимо, когда Маковеев был студентом. Теперь же он художник, глава семейства, и выходить три раза в день на кухню к общему столу, который содержал Лев Михайлович, было Глебу в тягость. Мастерской у него не было, работать негде, привести друзей некуда, оттого он и ездил. Он привозил этюды, складывал их на полати, которые сам же смастерил в кладовой; ел котлеты, купленные в «Кулинарии», и день за днем аккумулировал в себе злость, неудовлетворенность миром, без чего, по его убеждению, нельзя стать большим художником.

На целину Глеб поехал, как ездил он на север, в Суздаль или в Новгород, за компанию. Группа подобралась хорошая — все друзья по институту.

Были в той первой, мартовской поездке в Казахстан разгульное буйство, неповторимый порыв. Песни. Красные полотнища на вагонах. Духовые оркестры и горячие речи на станционных перронах. Сонные степные городки и полустанки, наверное, за вековую свою историю не видывали такого.

С громоздкими этюдниками, с подрамниками, со стопками картона, связанного крест-накрест, художники прилетели в Кокчетав. Их поместили в лучшем номере гостиницы. Однако начальству было не до художников. Транспорта живописцам не предоставили, и они целыми днями слонялись по городу. Днем группой стояли на вокзале в ожидании прихода эшелона с добровольцами, а едва стемнеет, складывали этюдники и мольберты и отправлялись в ресторан ужинать. И хотя содержание получено было ими хорошее, но и оно быстро кончилось. Написав по два-три этюда, художники заказали билеты на самолет и улетели обратно.

Друзья улетели, а Глеб остался. У него был грандиозный замысел. Маковеев явился в областной военкомат. Глеб всю войну просидел в военкомате и хорошо знал, как надо подойти к начальству. Он показал свое командировочное удостоверение дежурному, и его немедленно провели к военкому. Маковеев поделился с полковником своими творческими замыслами. Он сказал, что хочет создать эпическое полотно: приезд демобилизованных солдат в целинный совхоз. «Разумеется, вы не будете в обиде, — сказал Глеб полковнику. — Для вас серия портретов и авторское повторение картины». Маковеев держался с достоинством, выражался изысканно. Он знал, что на военных это всегда действует неотразимо.

Полковник горячо заинтересовался замыслом. Он осведомился о том, какая помощь нужна художнику.

Глеб все подробно объяснил. Спустя час после беседы с военкомом к гостинице подкатил «газик». Солдат-шофер помог Маковееву снести вниз, к машине, его поклажу, и они поехали. В кармане у Глеба лежал пакет с корявыми нашлепками сургучных печатей. Но печати эти были так, для важности: Глеб хорошо знал содержимое пакета. В нем было рекомендательное письмо облвоенкома своему другу, директору совхоза «Красноармейский», с просьбой оказывать художнику Маковееву всяческое содействие в его работе.

Директор встретил Глеба радушно. Художник был зачислен на полное довольствие. Ему выделили теплую армейскую палатку, раскладушку с комплектом спального белья, кирзовые сапоги, стеганые брюки, ватник. Обед он получал вместе со всеми из походной армейской кухни.

В степи создавалось новое хозяйство: строились дома, поступала техника, влюблялись и справляли свадьбы новоселы. Все это захватило и его, Маковеева, и он работал наравне с новоселами, даже больше их. Он писал этюды, портреты, пейзажи; писал первые палатки на берегу озера, первую свадьбу, первую борозду.

Вместо двадцати дней, определенных командировкой, Глеб пробыл в совхозе три месяца. Он привез с целины столько картин и полотен, что пришлось с аэродрома везти их на грузовике. На осенней выставке работы Глеба Маковеева повесили на самом видном месте. И хотя некоторые полотна его были рыхловаты по композиции и однообразны по цвету, однако они привлекали внимание, О Глебе заговорили. В обзорах выставки Маковеева назвали художником актуальной темы. Газеты охотно публиковали его этюды, особенно портреты героев целины, которые вполне заменяли фотографии. Вскоре Маковеев устроил персональную выставку в Доме художника. Экспозицию расхвалили на все лады, а «Огонек» воспроизвел серию его картин «Первая борозда».

К Глебу Маковееву нежданно-негаданно пришла слава. А следом за славой, как это всегда бывает, подоспело и бытовое благополучие. Ему дали мастерскую на Масловке и вот эту квартиру из двух комнат; он стал членом всех художественных советов и закупочных комиссий.

Марина купила себе пеньюар, завела кошку и собаку, и, как вершина благополучия, в доме появилась домработница.

4

Глеб Маковеев стал модным художником. В киосках продавались альбомы с его работами, открытки с изображением его полотен. В доме и особенно в мастерской постоянно толкались друзья, однокурсники по институту, девицы-редакторши. Глебу все это очень нравилось. Однако, несмотря на славу, он еще года три-четыре кряду продолжал ездить в «свой совхоз». Понятно, что теперь эти поездки обставлялись по самому высшему классу. В Кокчетаве у трапа самолета Маковеева поджидала машина; ему предоставляли самый лучший номер в гостинице; в честь его приезда местные коллеги устраивали приемы. Вся эта суета отнимала много времени, и в результате в «свой совхоз» он попадал под конец командировки; и жил в «Красноармейском» уже не три месяца, как бывало, а всего лишь какую-нибудь недельку. В степи все быстро менялось — и пейзаж, и поселок, и люди. Весной вспаханная целина однообразно черна; поселок нового совхоза уныл и грязен; старых знакомых, первых целинников оставалось все меньше и меньше, и ничто уже не напоминало о тех мартовских днях, овеянных песнями и легендами. Писалось раз от разу все трудней и трудней. Теперь Глеб не