Анатолий Тоболяк - История одной любви

— Нет уж, увольте, — буркнул Суворов. — Я уж как-нибудь сам. У меня нет времени заниматься обучением. Проще, знаете, самому написать, чем чужое править. Отказываюсь от такой помощи, обойдусь без нее.

— Напрасно вы так, — заметил я. — Вы еще пожалеете, что не согласились. Верно, Сергей?

К моему удивлению, Кротов промолчал. Он смотрел на Суворова, приподняв одну бровь, словно видел что-то диковинное, недоступное его пониманию.

Когда, поговорив о плановых передачах, я отпустил сотрудников и они вышли из кабинета, Кротов обратился ко мне:

— Это кто был?

Я объяснил, кто такой Суворов.

— Хороший журналист?

— Опытный работник.

Кротов секунду подумал и отчеканил по слогам:

— Он напоминает старика Ромуальдыча, жующего портянку.

Я холодно посмотрел на него.

— Не знаю такого. И впредь оставьте свои суждения о людях при себе.

— Даже когда меня оскорбляют?

— Никто вас не оскорблял, не фантазируйте. Не мог же он с первой минуты понять, что имеет дело с гением! Правда, Катя?

— Конечно! — откликнулась она, встрепенувшись. — Он же тебя совсем не знает, Сережа.

«Господи боже мой», — подумал я. Глубоко вздохнув, перевел разговор на другую тему: как они отдохнули.

— Спасибо, хорошо, — ответил Кротов.

— Замечательно! — скрепила Катя.

— Позавтракали?

Да, они побывали в столовой, первый раз в жизни ели оленину. Бесподобно!

Мы перешли к делам. Я попросил Катю написать автобиографию и заполнить листок по учету кадров. Она села в стороне за журнальный столик, а я занялся Кротовым. Едва я начал рассказывать ему о нашем округе, тихом, как охотничий скрадок, Катя подала голос:

— Все. Написала.

Я взял у нее листки. Почерк был плавный, круглый, буквы огромные. Автобиография выглядела так:

«Я, КРОТОВА ЕКАТЕРИНА АЛЕКСЕЕВНА (ДО ЗАМУЖЕСТВА НАУМОВА), РОДИЛАСЬ 16 МАЯ 1955 ГОДА В ГОРОДЕ МОСКВЕ. МОЙ ОТЕЦ — НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК ИНСТИТУТА МЕТАЛЛУРГИИ, МАМА — ВРАЧ. В 1962 ГОДУ ПОСТУПИЛА В СРЕДНЮЮ ШКОЛУ, КОТОРУЮ ОКОНЧИЛА В 1972 ГОДУ. КОМСОМОЛКА С 1969 ГОДА».

Две трети листка остались белым пятном.

— Ну что ж, — сказал я. — Все в порядке. Теперь отправляйтесь в студию, последняя комната по коридору налево. Спросите там Леонида Семеновича Голубева. Это наш диктор. Пусть введет вас в курс дела.

Ее губы шевельнулись, повторяя имя. Она кинула последний, как бы прощальный взгляд на мужа… Мы остались вдвоем.

Полчаса я рассказывал Кротову о нашем округе, замкнутом в кольце лиственничной тайги. Полярный круг пересекал его как раз посередине. Глаза Кротова разгорелись, когда я перечислял названия эвенкийских факторий: Кербо, Мойеро, Амо, Таймура… Я говорил о специфике местного хозяйства, о стадах оленей, бродящих по ягельным пустошам, об одиноких охотничьих станах, о зверофермах, где разводят серебристо-черных лисиц, о бескрайности воздушных дорог, на которых гудят самолеты «АН-2»… Он слушал как зачарованный. Я добавил, что каждый новый человек в этих местах приметен, как высокое дерево, и душу его определяют, как возраст дерева, по внутренним кольцам.

Кротов выдохнул:

— А нам повезло!

— Да, вам повезло.

И тут я рассказал ему о том, как вымораживает шестимесячная зима слабые души, как, не выдерживая, сбегают многие новички… Он залился тонким мальчишеским смехом. Я нахмурился:

— В чем дело? Что-нибудь смешное?

— Да нет… извините. Я вспомнил, что Толстой как-то сказал о Леониде Андрееве, будто он пугает читателя своими рассказами, а ему не страшно. И мне тоже.

— Напрасно. Я ничего не сочиняю. Задуматься вам стоит. Хотя бы ради вашей Кати. Кстати, что вы думаете делать, если ваши журналистские способности окажутся лишь воображаемыми и я вынужден буду вам отказать?

— Такого не случится.

— Ну конечно! Что еще можно от вас ожидать! И все-таки. Есть у вас что-нибудь в резерве?

— А как же! Пойду в тайгу. Оленей пасти.

— Что-что?

— Оленей пасти. Я читал: здесь нужны оленеводы. Разве не так?

— Так. А вы когда-нибудь были в тайге? Я имею в виду настоящую тайгу, а не подмосковные перелески.

— Откуда! Я же горожанин.

Я разозлился.

— Тогда ваша самонадеянность просто пугает. Извините меня, она граничит с тупостью. (Он побледнел). Только человек без всякого внутреннего контроля способен уверить себя, что после московского кафе-мороженого может стать оленеводом. Да вы хоть представляете, что такое окарауливание стада? Это постоянное кочевье в передвижном чуме, стужа зимой, гнус летом, жизнь в седле, вдали от населенных пунктов, опыт, опыт и еще раз опыт. Вам известно, что оленеводство — потомственное занятие? А почему? Потому что этому нужно учиться с детства. Да и то не всякий местный выдерживает. Молодежь предпочитает идти в механизаторы. Вы ошалели, Сергей, ей-богу. Не заикайтесь о своих планах никому, если не хотите, чтобы вас осмеяли. Я думал, вы лучше знаете жизнь. Вы меня огорчили. — Я забарабанил пальцами по столу. Он сидел напряженный, с плотно сжатыми губами. — Если уж у вас ничего не получится на поприще журналистики — а теперь я именно так склонен думать — и возвращаться вам домой не резон, идите на стройку. Заводов здесь нет, а жилье понемногу строят. Разнорабочим вас возьмут. Оклад вполне приличный плюс северный коэффициент. Сможете по крайней мере прокормить вашу Катю.

Он разжал губы. Голос был спокойный:

— Можно узнать, сколько вам лет?

— Мне? А в чем дело? Впрочем, пожалуйста. Сорок два.

Он прищурился, что-то соображая…

— Зачем вам понадобился мой возраст? Хотите записать меня в свою коллекцию анахронизмов?

— Нет. Подсчитываю, сколько мне осталось до старости. Не так много. Двадцать пять лет.

Вслед за ним я мысленно вычел из сорока двух семнадцать…

— Ах, черт возьми! Это вы меня в старики записали?

— Ну да, вас! Вы же даете мудрые советы. Вы все учли. Даже северный коэффициент не забыли. Рассчитали все, как на счетах. Спасибо! Только я вашими советами не воспользуюсь.

— И зря! Зря!

— Нет, не зря. Я тоже могу надавать вам советов. Сколько угодно.

— Вы? Мне? Это любопытно.

— Уйдите из конторы, возьмите ружье, постройте зимовье в тайге, наберите книг и живите!

— Ну, спасибо за такой совет! — я невольно рассмеялся.

— Не нравится?

— Ни в коей мере. Нелепо, глупо и бессмысленно.

— Рассудочно и меркантильно! Это я про ваш совет. Знаете, сколько я их выслушал в школе? Биллион! Я могу отключить свой мозг и жить по подсказкам!

— Ладно, ладно, — сказал я, — успокойся. Должен сказать тебе, мудрец, что у тебя довольно путаная философия. Ничего, что я на «ты»?

— Не возражаю.

— Благодарю, — я хмыкнул. — Тебе такого разрешения, разумеется, не даю. Перейдешь со мной на «ты», когда станешь знаменитым романистом. Чего улыбаешься? Черный юмор?

— Да нет, ничего… сносно.

— Нахал ты все-таки.

— В меру.

— Какое уж там в меру! Если ты хоть на десять процентов оправдаешь свои журналистские заявки, я прощу, что ты испортил мне столько крови. У меня повышенное давление, между прочим.

— Я вам советую уйти в тайгу.

— А, брось ты эту ерунду! Я в этом кресле уже восемь лет. И, пока не выгонят, уходить не собираюсь. Мне здесь нравится. Хотя, должен сказать, рутина у нас тут еще имеется.

— Ясно.

— Что тебе ясно?

— Рутина имеется.

— Как везде, как везде… Много ты понимаешь в рутине! Для тебя человек, который любит классику, уже, наверно, рутинер. Тебе подавай Фолкнера.

— Фолкнер — тоже классика.

— Может быть. Не стану спорить. Мне он кажется сложным. — Я покосился на него: не улыбнется ли? Нет, сдержался. — Ну ладно! Мне пора на совещание. Задание тебе будет такое…

Я объяснил, что от него требуется: сделать текстовую, без магнитофонных записей корреспонденцию из геологической экспедиции. Тема — итоги полевого сезона.

— Отрекомендуешься внештатным сотрудником. Если потребуют подтверждения, а это не исключено, позвонишь мне.

— Хорошо.

Коротко и ясно. Он ушел.

Я посидел некоторое время, размышляя, подымил, поднял телефонную трубку и вызвал к себе старшего бухгалтера. Она сразу пришла — тоненькая, сухонькая старушка. Я передал ей документы Кати. Клавдия Ильинична прочитала их и удивленно подняла брови:

— Такая молоденькая, Борис Антонович… прямо со школы?

— Ну да, молоденькая, что ж тут такого? Нельзя ли ее как-нибудь зачислить задним числом… скажем, на неделю раньше? Она из Москвы приехала.

— Без вызова?

— Ну конечно.

— Нарушение, Борис Антонович.

— Я знаю, Клавдия Ильинична. Я оформлю приказом. Девочка совсем без денег.

— Понимаю, Борис Антонович.

— Вот и хорошо. И еще одно дело. Возможно, с этого же числа придется взять на должность корреспондента ее мужа, некоего Кротова. Имейте в виду.