Пётр Лебеденко - Льды уходят в океан

— Да, забыть… — неожиданно для себя вслух произнес он…

Она пришла ночью. Долго стояла в конце переулка, не решаясь подойти к его дому. Стояла и оглядывалась по сторонам, будто ее кто-то выслеживал. Понимала, что Марк не простит, не сможет простить, и все же пришла.

«Зачем пришла? — спрашивала она себя. — Что ты ему скажешь?»

Ей нечего было говорить. Она это тоже понимала. Не станет же она рассказывать Марку о том, как еще прошлой осенью издали любовалась капитаном танкера «Калуга». Ей, простой сварщице, Зарубин казался недосягаемым, чем-то вроде знаменитого киноартиста. А он к тому же еще был и моряком. Тем самым моряком, который лишь вчера сурово глядел смерти в глаза, а сегодня умеет смотреть на мир беспечно и весело, будто в этом мире, кроме радостей, ничего другого не существует… Это было даже не увлечение, скорее восторженное любопытство. И вот однажды, уже нынешней осенью, этот моряк заговорил с Мариной. Это был пустячный разговор, но он словно что-то перевернул в ее жизни. Вблизи Зарубин оказался проще и доступнее. В нем бурлила неуемная энергия, которая захлестывала и его самого, и тех, кто с ним соприкасался.

Зарубин спрашивал: «А кто же для тебя я?» Она и вправду не знала, как ответить. К Марку она испытывала глубокую нежность и была уверена, что таких чистых, как Марк, больше не найти. А Зарубин… В нем было чтото такое, что Марина не могла объяснить, что неудержимо влекло. Может быть, это была та легкость, с которой Зарубин плыл по жизни и которой, казалось Марине, не хватает Марку.

«Марк все усложняет, — думала она, — все у него слишком глубоко. С ним, наверно, будет хорошо, когда перевалит за сорок и поостынет кровь…»

Порой ей становилось страшно. Чем все это кончится? Но ничего не могла поделать. «Время само все поставит на свое место», — говорила она, как бы прячась от своих сомнений…

Если бы Марина сейчас могла рассказать Марку обо всем, что пережила с той минуты, когда Зарубин трусливо сбежал после стычки с ним!.. Если бы Марк поверил, что сейчас на всем белом свете ей никто не дорог так, как он! За эти сутки Марина, кажется, поняла его душу до конца и вдруг почувствовала, как сразу повзрослела и что от той легкомысленной Марины, которая недавно восхищалась «романтикой» и «блеском» Зарубина, не осталось и следа… Но разве она сможет обо всем рассказать Марку? Разве он станет ее слушать?

Марина наконец подошла к дому, где жил Марк, нерешительно поскреблась в ставню.

Никто не откликался. Марина прижалась щекой к ставне, тихонько позвала:

— Марк!

Теперь он услышал. Приблизился к окну, спросил:

— Ты?

А мог не спрашивать. Знал ведь — это она. Потому что ждал. Не верил, что может прийти, а ждал.

Марк набросил пиджак, вышел на улицу. А она так и продолжала стоять, прижавшись щекой к ставне, не в силах сдвинуться с места.

Он остановился рядом, закурил.

— Здравствуй, Марк. — Марина не могла побороть волнения, голос ее дрожал. — Я пришла…

Он, не глядя на нее, бросил:

— Зачем?

— Мне тяжело, Марк.

Он неестественно засмеялся:

— Ха! Тебе разве может быть тяжело? Таким, как ты, — он нажал на слово «таким», — разве бывает тяжело?

— Мне тяжело, Марк, — повторила она. — Очень тяжело.

Марина заплакала. Слезы бежали по щекам, одна за другой, как капли дождя.

Ты и плакать умеешь? — зло спросил Марк. — В-вот уж никогда не подумал бы, что такие, как ты…

— Я не такая, Марк… Не надо…

Не надо? — Он рванулся к ней, приблизил свое лицо к ее лицу, почти касаясь лбом ее волос. — Н-не надо? Ты… Ты…

Он задохнулся. А Марина смотрела испуганными глазами на его исказившееся лицо и чувствовала острую жалость к Марку. Страшная это штука — жалость! Вот Марк поднимает руку и тыльной стороной ладони вытирает лоб. До боли знакомый жест, по нему Марина угадывает, какая буря проносится сейчас в душе Марка. И все ее переживания отступают перед его страданиями. Побелевшими губами Марина прошептала:

— Марк, ударь меня.

Он взял ее руки, сжал их так, что у нее потемнело в глазах. И сказал:

— Уходи. Совсем уходи. Ищи свой причал у другой гавани… Конец.

…Вскоре она уехала. И только через два года написала коротенькое письмо, в котором почти ничего не сказала.

Да, два года разлуки, и ни одного дня порознь. Она уехала, но была с ним. Марк не мог забыть ее. Поутихла боль, теперь все, что тогда произошло на танкере, представлялось не таким уж значительным и страшным: что она тогда понимала? Что они тогда понимали? Что они знали о жизни? И если бы она сейчас…

Он так и сидел у окна, когда пришла Марина. Все силился представить, что она сделает, когда увидит его, и не мог. Вскрикнет от радости и бросится к нему, будто и не было этих двух лет разлуки?.. Удивленно взглянет и спросит: «Марк?» Или остановится у двери, протянет к нему руки, скажет: «Марк, как долго ты не приходил?»

Погруженный в свои мысли, он не услышал ни стука каблучков, ни скрипа двери. В комнату давно уже вползли густые сумерки, и Марк будто растворился в них. И мысли его будто растворились в этих сумерках, были они неясными, зыбкими. Только когда щелкнул выключатель и яркий свет залил комнату, Марк быстро обернулся — и увидел Марину.

Она стояла у двери, у ее ног валялась выпавшая из рук сумка. Рассыпавшиеся круглые конфеты разноцветными шариками катились по полу.

— Марк!

Она прижала руки к груди и смотрела на него растерянно, еще не совсем веря, что перед ней действительно Марк, тот Марк, который, как ей казалось, давно уже ушел из ее жизни. Или только казалось? Чем-то близким и совсем незабытым повеяло сразу от его спутанных, почти белых волос, от широких сильных плеч, от его чистых глаз, в которые она неотрывно сейчас глядела. И ни чуточки он не изменился, только вот в этой странной улыбке, не то грустной, не то о чем-то спрашивающей, есть что-то новое, чего не было раньше.

Марк порывисто встал, шагнул к ней навстречу, но она как-то неловко подняла руки, точно отгораживаясь от него, на мгновение закрыла глаза. Только на мгновение, а Марку казалось, что она давно уже стоит вот так, с плотно закрытыми глазами, и все думает, думает.

О чем она думает?

Марина снова взглянула на него и, видимо, приняв определенное решение, покачала головой:

— Не надо, Марк… Сядь, посиди, — и показала на стул, где он сидел у окна до ее прихода.

Марк послушно сел, тыльной стороной ладони провел по лбу, вытащил папиросу, закурил. За все это время он не произнес ни слова. Он просто не знал, о чем говорить. Все, о чем хотелось сказать Марине еще до ее прихода, теперь потеряло смысл. Даже в наступившем тягостном молчании Марк слышал ее слова: «Не надо, Марк…»

«Почему не надо?» — подумал Марк. Подумал, но не спросил.

Марина сказала:

— Я виновата, Марк, что написала тебе.

Он опять промолчал, а Марина вдруг вспомнила, как не могла пересилить свое желание написать ему несколько слов. В этот день ей особенно было тоскливо, и она как никогда чувствовала одиночество. Бросив письмо в почтовый ящик, она тут же спохватилась: «Зачем я это сделала? Зачем?..»

Марина повторила:

— Да, я виновата, Марк…

Он вскинул голову, выдавил улыбку.

— Ты ни в чем не виновата. Все это я сам. Думал… — Он внезапно умолк и усмехнулся: — Взбредет же в голову…

Марк повернулся к окну. Там было уже совсем темно.

И ему вдруг показалось, что этот холодный, вперемежку с хлопьями снега дождь не там, за окном, а в нем самом. Он, казалось, физически ощущает в самом себе мрак, нависший над землей.

Марк взял руку Марины в свои большие ладони, она попыталась освободиться, но не смогла, Марк говорил:

— Все это время ты была со мной. Каждый день. Мы никуда не уходили друг от друга. Если я обидел тебя…

Она наконец отняла руку, сказала, глядя в сторону:

— Столько времени прошло с тех пор. Поздно. И ты и я стали совсем другими. И хотя ничего не забылось, все теперь иным кажется…

— Что кажется иным? — не понял Марк.

— Ну, все то, что у нас было.

Марк с минуту глядел на нее в упор, потом тяжело поднялся, глазами отыскал свой чемоданчик и медленно пошел. Медленно и нерешительно. Он был почти уверен, что Марина окликнет его. «Марк, — скажет она, — вернись. И давай начнем все сначала».

Он уже подошел к двери, а Марина все не говорила ни слова. Он взял чемоданчик в руки, оглянулся. Она все так же сидела и смотрела на темные заплаканные стекла. Будто неживая.

— Я ухожу, — сказал Марк.

Она не ответила.

Тогда он рванул дверь и стремительно побежал вниз по лестнице.

ГЛАВА II

Дождь перестал. Тучи ушли на юг, а с севера потянуло стужей. Только час назад под ногами хлюпала вода, и вот уже лужицы покрылись коркой льда, камни мостовой позванивали под каблуками, мороз пощипывал уши. Холод забирался под легкое пальто.