Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

с собой, на то они и запои. Но вот о том, что у меня болезнь, он не знал, а я не стал вносить сомнение в его доверчивую душу.

— Р-р-ребята! О чем спор? — обратился я к своим великовозрастным дружкам, раскатывая букву «эр», точно бревна. — Считайте: сценарий уже в ваших шляпах! Сухой закон!

На всякий случай я посмотрел на жену. Она спокойно встретила мой взгляд, ее глаза остались такими же чистыми и ясными, словно их промыли прохладной ключевой водой. Ну разве что-то чуть дрогнули и снова успокоились темные зрачки, слегка сократилась диафрагма, будто щелкнула фотоаппаратом, — запечатлела мой образ.

…А неделю тому назад, когда я сказал об отъезде, она едва не пустила слезу. Так уж у нас повелось, каждая моя поездка почему-то у Тоси вызывала ужас. Я поначалу грешил на транспорт — машины, самолеты, поезда, — мол, боится дорожной катастрофы. Но быстро выяснилось: дорога тут ни при чем. Любая моя отлучка и здесь, в городе, вызывала у Тоси тревогу. Стоило мне просто вечером задержаться на студии, и жена, вернувшись с работы домой, тотчас начинала тревожиться, без конца звонить по телефону. И один предлог был нелепее другого: «Куда ты дел то… где у тебя лежит се… не забыл ли поздравить маму?» Она боялась оставаться одна. Детей у нас не было, и по моей вине. В первые годы мне казалось, мол, помешают писать — бессонные ночи, пеленки, болезни, — а потом, когда сам захотел ребенка, было поздно — последний аборт обернулся для нас бедой. Вот тогда-то я и начал пить всерьез, до полной отключки. И не только по этой причине. Тут набралось всякое. Но эта сыграла роль последней капли.

Проведав о запоях, в нашу однокомнатную кооперативную квартиру в Кузьминки приехали мои далекие от житейской прозы родители. Они — преподаватель античной литературы и учительница музыки — спустились с небес, из мира Овидия и Моцарта, и очень вежливо и беспощадно обвинили Тосю. Она, только она погубила их сына, приучив к питью. Я попытался утвердить правду и справедливость, но лишь усугубил конфликт. «Сам ты до этого не мог докатиться. Мы воспитали тебя на лучших образцах мировой культуры!» — наивно возразил отец. «О господи, Тося, вдобавок вы научили Васю лгать!» — простодушно воскликнула мама. Так Тося, потеряв в войну своих родителей, лишилась и моих. Нет, нет, они и после общались, но вот это «Тосенька птичка» и «папусик-мамусик» уже исчезло, будто стерли запись. Отныне у жены не осталось ни единой родимой души, кроме меня. И я, ее единственный, ей говорю: мол, понимаешь, мне придется уехать дней на двадцать… может, тридцать…

— Я не вмешиваюсь в твои дела, но зачем куда-то ехать? Отключи телефон и пиши дома, если уж так вам нужна эта передача, — предложила она будто бы простодушно. — Пусть другие думают, будто тебя и вправду в городе нет.

— Ты прекрасно понимаешь: здесь я сорвусь! Я-то сам буду знать, что я здесь… А сроки не терпят. Может, ты поедешь со мной?

Ее не отпустили с работы — приближались конец квартала и связанная с ним бумажная лихорадка, расчеты, отчеты и другая канитель… А я был обязан уехать. От этого зависело многое в моей дальнейшей судьбе. Так мне твердили Николай и Лев, да и понимал я сам… Теперь, слава богу, поняла и жена.

— За меня не волнуйся, работай спокойно! — сказала Тося мне и улыбнулась Николаю. Мол, она с нами заодно.

Я благодарно сжал ее хрупкие теплые пальцы, лежащие на моем локте.

— Друзья! — торжественно воскликнул Николай, будто начиная тост. — Запомним этот день! Сегодня мы открываем новую страницу не только в нашей жизни, но и в истории нашей славной студии…

— А может, и в истории всего государства, — коварно добавил Лев.

— Да! — подхватил Николай, не замечая подначки.

Он вечно срывался в пафос, и я нередко натыкался в своих сценариях, побывавших в его руках, на вписанные им возвышенные обращения к телевизионному зрителю типа: «Товарищ, посмотри вокруг…» или «Люди, давайте прямо посмотрим друг другу в глаза…»

— Ну, братцы, мне пора! — сказал я, предотвращая его словесный фейерверк.

— Ни пуха ни пера, Полиглот! Мы все-таки в тебя верим!

— Идите, извиняюсь, к черту!

— Береги себя, милый! И об отдыхе не забудь, дорогой! — напутствовала Тося.

Я наклонился к Тосе, коснулся губами ее тугой прохладной щеки. Жена отстранилась, сама взяла обеими ладонями мою голову и, пристав на цыпочки, жадно и долго поцеловала в губы.

Спортивный Лев крепко стиснул мое предплечье, Николай мимолетно провел по глазам указательным пальцем, как бы смахнул скупую мужскую слезу. Мы прощались, будто мне предстояла дальняя дорога. А может, так и было на самом деле?

Я подхватил чемодан и футляр с пишущей машинкой и шагнул в тамбур электрички.

— Василий, помни: дело чести! Честь превыше всего! — Николай не удержался и метнул мне вслед роскошную звезду из своего несостоявшегося фейерверка.

Но за моей спиной вовремя сошлись пневматические двери, отсекли меня от города, от нашего недруга Сараева.

Минут через пятьдесят я вышел на платформе в Сосновой, проехав не ахти сколько километров, но ощущение было такое, словно и вправду меня перенесли за тридевять земель, совершенно в иной мир. И здесь мне предстояло сделать то, на что я не был способен в городе.

_____

— Внимание, идет поезд…

Это предупреждение насчет поезда разносится из динамиков станции и висит над поселком с раннего утра. Его читает ровный женский голос с интервалом в полминуты, и затем гремит очередной состав. Он мчится, ошалев, под ним дрожат, прогибаются рельсы — и его только берегись. Но вот наступает отбой, голос умолкает, потому что люди нормальные сладко отходят ко сну, а поздних пьяниц и влюбленных гуляк берут на попечение какие-то неофициальные потусторонние силы, связанные с богом и чертом, они проводят тех, отрешенных, как сквозь огонь и воду, через железнодорожные пути.

Итак, голос умолкает, казалось бы, время тишине, но не тут-то было. Сразу после короткой паузы поднимается беспорядочная пальба, словно кто-то переходит передний край обороны. Стреляют в саду пенсионера Зарытьева.

Это вступает в действие специальный сторож, собранный из четырех охотничьих ружей — по штуке на сторону света, — и обычного провода. Устройство почти гениально: мальчишка на забор, а тут коварный провод. Легкий рывок, и одно из ружей палит, не мешкая, в небеса. Все зависит, от того, с какой стороны света он полез — с востока, запада или юга. И север тоже бьет без отказа, ударит так, что гул пойдет до самого города.

Осталось только учесть одно: кроме мальчишек