Том 1. Страна счастливых - Ян Леопольдович Ларри

диван. Укачиваемый воздушной качкой, он заснул богатырским сном, и ни шум мотора, ни спуски на промежуточных аэровокзалах, ни подъемы — ничто не беспокоило его сна.

Свежий и бодрый, он проснулся в тот час, когда самолет летел над Кавказом.

Сквозь стекла иллюминаторов можно было видеть мелькающие внизу бесчисленные гидростанции, перекусившие плотинами бурные горные реки, медеплавильные заводы, виноградники, белые санатории, прячущиеся в зелени лесов, обширные фруктовые сады, города, обсерватории, климатические станции. Мощные горные хребты вырастали под крыльями самолета и беззвучно падали вниз.

Павел привел одежду в порядок и, сунув письмо в карман, вышел в салон.

Указатель змеился дрожащими фиолетовыми буквами:

СЛЕДУЮЩАЯ ОСТАНОВКА В СОЛНЦЕГРАДЕ

Павел прильнул к иллюминатору.

Книга вторая

Глава восьмая

Самолет падал вниз с выключенным мотором. И город, казалось, поднимался от земли навстречу самолету. Обширные площади, широкие улицы, сады, скверы, сверкающие стеклом дворцы росли на глазах.

Розовые, оранжевые, голубые, синие и белые пятна дворцов, точно причудливые гигантские цветы, переливались радужным цветеньем среди тропической зелени города.

— Солнцеград! — крикнул кто-то.

В тот же момент город вплотную ринулся на самолет, и за иллюминаторами внезапно выросли и метнулись в сторону люди.

Павел, вместе с немногими пассажирами, вышел из самолета и через несколько минут уже сидел в кабинете главного врача — директора и управителя Солнцеграда.

Главный врач, полный, моложавый мужчина с открытым веселым лицом, покачивался в плетеном кресле и с легкомысленным видом вводил нового пациента «в курс леченья».

— Что ты должен здесь делать? Каковы нормы поведения и каков режим?.. Ну, этого ничего у нас нет. Ты можешь делать все, что тебе угодно. Однако, если я когда-нибудь замечу, что у тебя унылая физиономия, — берегись. Это единственное, что запрещено здесь и за нарушение чего — строгое наказание. Леченье? Воздух, солнце, море, музыка, спорт и дружеские беседы.

— Несложные обязанности! Теперь: где я могу остановиться?

— Обычный всесоюзный порядок — в любом доме, где есть место. Рекомендую — берег моря. Там, кажется, сейчас около 400 свободных квартир.

— Обед? Ужин? Завтраки?

— Обед — в обычный час. Остальное — в любое время.

— Диета?

— Что нравится! Впрочем, рекомендую обратить побольше внимания на зелень.

— Работа?

— Час в месяц!

— Так мало?

— Ну, дорогой мой, это же не промышленный город.

— Все?

— Это все, если ты еще запомнишь, что здесь нельзя иметь книг и газет, нельзя читать и писать и запрещено работать.

— И после всего этого ты считаешь Солнцеград городом отдыха? Я назвал бы его преддверьем в психиатрическую лечебницу. Один час работы в месяц?

— Ничего… Привыкнешь! С ума еще никто здесь не сошел, хотя все прибывающие сюда опасаются именно этого.

— Все?

— Ну… Заодно могу сказать тебе, что здесь ты не увидишь ни телефоноприемников, ни кинорадиоэкранов; словом, всем видам искусства, кроме музыки, вход в Солнцеград воспрещен.

— Радиогазета, надеюсь…

— Не надейся! Она также изъята! Впрочем, если ты желаешь, я могу объяснить тебе причины…

— Ну еще бы, — засмеялся Павел, — однако я думаю, что начальники старых тюрем имели в запасе более убедительные доводы за тюремный режим для заключенных, чем мог бы привести ты в защиту порядков Солнцеграда.

— Как хочешь! — зевнул главный врач. — А некоторые, между прочим, интересуются этим вопросом.

— Я не из любопытных!

— Тем лучше для тебя. В всяком случае, это качество полезно для человека, нуждающегося в отдыхе.

* * *

Покинув кабинет главного врача, Павел побрел по широким, утопающим в зелени проспектам. Тысячные толпы отдыхающих, одетых в белое, легкое платье, переливались по тротуарам, громко разговаривая и смеясь.

По асфальтовым мостовым бесшумно проносились нескончаемой вереницей зеленые электромобили, набитые поющими людьми.

Воздух был полон музыки, вырывающейся из широких глоток уличных репродукторов, крепкого благоухания южных цветов и песен и веселого шума беспечных людей.

Сквозь густую зелень пирамидальных тополей, обступивших проспекты, просвечивали розовые, голубые, оранжевые, сиреневые, белые и фиолетовые стены дворцов. Гармоническое сочетание красок веселило глаз, радостная мажорная музыка ласкала слух, смех и песни веселой толпы наполняли сознание юношеским легкомыслием.

Стаи аэроптеров кружились над садами и проспектами, сверкая в ясной лазури неба трепетными крыльями. Сверху, точно конфетти, падали, кружась в воздухе, летающие люди, и с плоских крыш дворцов взлетали с песнями все новые и новые партии аэроптеров.

Проспекты, по которым двигался Павел, точно реки, впадали в цветочные озера прекрасных садов и парков, в царство роскошных клумб, причудливых фонтанов, сверкающих под солнцем беседок над искусственными зеркальными прудами и белых мраморных статуй.

В садах и парках царило особое оживление. Люди пели, играли, смеялись, разговаривали.

На открытых площадках, под репродукторами, кружились в танцах юноши и девушки, и радостные движенья их были полны, красивого ритма.

При выходе из парка, сквозь просветы деревьев которого синело близкое море, Павел натолкнулся на карнавальную импровизацию.

Увенчанная цветами и опутанная серпантином, навстречу катилась толпа, и несколько юношей и девушек с гирляндами темно-бархатных роз бежали впереди, подняв руки и громко крича:

— Мобилизация!

— Мобилизация!

— Призыв веселых!

— Сюда, товарищи!

Мимо Павла бежала раскрасневшаяся девушка. Голубые глаза девушки блестели радостью. Она схватила Павла за руку:

— Ну, ну, скорее!

Но Павел, улыбаясь, покачал головой:

— Не сейчас!

— Как хочешь! — крикнула девушка, пробегая дальше.

Он остановился, наблюдая, как импровизированный карнавал вырастал, точно снежный ком, и когда толпа умчалась к морю, Павел зашагал, насвистывая веселую песенку.

По широким террасам он спустился вниз. Парк остался сзади. Перед глазами, точно голубая атласная стена, встало белесоватое море, сливаясь с далеким горизонтом. Вдали качались дымы океанских пароходов.

Зыбкое море переливалось, отражая теплые, блестящие края туч и веселую лазурь. В мутно-розовой дали синел далекий берег. Над водой, часто махая крыльями, низко летели белые птицы.

Желтый пляж, усеянный купальщиками, гудел веселым шумом. Радостные, звонкие голоса, смех и визг долетали до слуха Павла. Глядя на блестящие обнаженные руки, на темные от загара спины, на яркие красные блузы и цветные чепцы, он чувствовал, как солнце и веселье пронизывают его насквозь и теплыми волнами текут, вместе с кровью, к сердцу.

Он сделал несколько шагов.

Над обрывом поднимались цветущие акации, вытянув тонкие и гибкие вершины к небу. И, точно зеленая армия, спускались к морю темные каштаны, шевеля узорчатыми листьями и потрясая белыми и розоватыми свечками восковых цветов.

У подножья обрыва сверкали стеклом цветные отели, заслоняя мрамором стен белесоватое море.

Павел спустился вниз.

* * *

После недолгих поисков он выбрал в одном из отелей номер с балконом и окнами на море и, прикрепив карточку к дверям,