Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

Терёша обрадовался и не расставался с ней. Ходил к Алексею Турке, но тот сам ничего не смыслил в грамоте и посоветовал ему учиться — если не у Еньки, то у Василия Сухаря. И Терёша спрашивал у них, как надо запоминать буквы и как из букв складывать слова.

Сухарь учил его так: «Аз, буки, веди, глаголь, добро, есть, живете, зело, земля, иже, како…», а под конец азбуки шли такие словечки-скороговорки, которых Терёша никак не мог понять:

Ер-еры —

Упал с горы,

Ерь-ять —

Некому поднять,

Эр-юсь —

Сам поднимусь…

Енька учил Терёшу иначе. Он написал слова столбиком на грифельной дощечке. Начальные буквы этих слов:, и составили азбуку:

Аднажды

Бабушкин

Василий

Григорьевич

Думал

Ехать

Жениться

Зимой

Иван

Кланялся

Луше

Маше

Наташе

Оле

Параше

Рыжая

Собачка

Тужила

У ворот

Федя

Хохотал

Цирюльник

Читал

Ша-ща-ер-еры

Ижица

Фита

Ясно?

Хотя было ещё не совсем ясно, но Терёша понемногу осилил премудрость азбуки-самоучки и к весне стал неплохо читать.

Как-то в весенние сумерки Михайла отдыхал на полатях и от безделья подсчитывал сучки, глазевшие из потолочин. Клавдя лежала на печи и согревала промокшие ноги.

— Не пора ли нам, Клавдеюшка, Терёшку делу приучать? — вопросительно заговорил Михайла. — На побегушках он может теперь взрослого заменить.

— А в школу? — спросила встревоженная Клавдя.

— Осенью отдадим, а летом нынче пусть во всяком деле помогает, люди за это не осудят: он большой.

И с этой поры Терёше каждый час находилось какое-нибудь дело: его заставляли носить воду с Лебзовки, посылали с починенной обувью к заказчикам, в лавку за солью, за керосином, за дёгтем. Если Терёша ходил долго, Михайла на него ворчал и грозил стегнуть ремнём-шпандырем.

Досадно было Терёше так проводить время, когда его сверстники гуляют, где хотят и сколько хотят. И чтобы на беготне то туда, то сюда не было скучно, Терёша припоминал частушки-коротушки, какие приходилось слышать от взрослых ребят и, куда бы он ни шёл, всю дорогу горланил песенки вроде:

Лучше баня бы сгорела,

Не чем милка умерла,

Баня новая построится,

А милка — никогда.

Однажды Клавдя подслушала Терёшины напевы да с такими словечками, что не знала, верить ли своим ушам. Она увела его в горницу, села с ним рядом на коробью, охая и вздыхая, начала выговаривать:

— Ах ты, дурачина ты этакий! Да тебя за такие песенки вицей в кровь надо драть. Не учись ты у Копыта: он отпетый. За него мачеха твоя — и та не вышла: пастух, так пастух и есть, последний человек.

Терёша сказал Клавде, что без песен ходить ему скучно, а с песнями дорога короче.

— А ты иди себе дорожкой, куда тебя посылает дядя, и вместо коротушек читай сто раз «богородицу», обратно пойдёшь — сто раз «царю небесный». И богу ладно и тебе хорошо.

— А если я со счёту собьюсь?

— Тогда начнёшь сызнова.

— Ишь ты, какая хитрая…

…Кончилось лето. Хмурая осень спустилась на землю. Начали желтеть и оголяться рощи. Серые густые облака всё чаще и чаще скрывали солнце. На полях, где недавно были суслоны, теперь стаи птиц бродили в щетинистом жнитве. В холодные утренники дымились овины. На промёрзших гумнах обмолачивали рожь и яровое жито.

Верстах в двух от Попихи на перекрёстке проезжих дорог в эту осень открылась заново построенная Коровинская церковноприходская школа.

Клавдя зачинила Терёше одежонку и отвезла его к учителю. Белобрысый высокий парень Иван Алексеевич, недавно окончивший учительскую семинарию, принял Терёшу и записал в книгу. Терёша стал учеником в группе «младших». Кроме младших, в эту школу были переведены из двух отдалённых школ «средние» и «старшие». Все три группы поместились в одной обширной комнате.

Учиться Терёше было не трудно. До поступления в школу он умел бойко читать и считать, а молитв узнал от Клавди гораздо больше, чем следует знать даже в «средних». Учитель всегда его ставил в пример другим, как толкового и нешаловливого.

Терёшу это радовало. Среди своих сверстников ему делать было почти нечего, он выпросил у учителя «книгу для чтения» и, обгоняя «средних», зубрил наизусть «Бородино» и «Смерть Сусанина». Возвращаясь из школы домой, Терёша нередко заворачивал к Алексею Турке и читал ему наизусть складные стихи.

— Молодей! Башковат будешь, шельма. Жаль, отца твоего нет в живых, порадовался бы на тебя…

Среди школьников, по выражению учителя, были «дылды» и «балды», которые учились по два-три года, не вылезая из «младших». Они к Терёше относились недружелюбно, с чувством зависти. Случалось, что они его обижали.

— Нападайте, нападайте, — не робея, говорил Терёша своим обидчикам, — учителю я не пикну. Но смотрите, если узнает об этом дядя Турка или наш деревенский пастух Копыто, — тогда берегитесь. Я безотецкий, они за меня заступятся и кому хочешь жару-пару нагонят.

На другой день за уроком учитель спрашивает:

— Кто это тебя, Чеботарёв, так изукрасил? Ах, боже мой! И тут, и тут — сплошной синяк.

Терёша встаёт, одёргивает на себе рубашонку, подпоясанную тесёмкой, смотрит учителю в глаза.

— Не скажу, Иван Алексеевич.

— Почему? Значит, прощаешь обидчикам? Похвально, похвально.

Терёша вспыхивает:

— Ничего не прощаю, а если заденут ещё, тогда не возрадуются.

Ребята, которые вчера на него нападали, краснеют и ждут расправы.

— Храбёр, — замечает учитель и требует прочесть «Отче наш».

Когда Терёша кончил молитву, учитель, подняв палец, обращается ко всему классу.

— Ну вот, дети, слышите, в молитве сказано: «И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим». О чём это, дети, говорится, кто скажет?

Терёша стоит за партой и, будто не слыша учителя, сосредоточенно глядит в окно, на стаю воробышков, прыгающих, по оголённым веткам рябины.

— А ну-ка, Чеботарёв, отвечай, что эти слова означают?

Терёша не теряется:

— А это вот что: скажем, Серёжка Менухов и Колька Травничков дадут мне перо или карандаш взаймы или, ещё лучше, кусок пирога, а я им обратно не отдам. По этой молитве они не должны и спрашивать с меня…

— Садись.

Уроки «закона божия» надоедают учителю не меньше, чем его ученикам. Он требователен и строг только внешне. Добродушный простак, Иван Алексеевич любит подшутить над «дылдами», которым с большим трудом даётся грамота. Во время урока чистописания он ходит безмолвно, закинув руки за спину, и