Славный дождливый день - Георгий Михайлович Садовников

Линяев понял, что это собранное на него досье.

— Можно полюбопытствовать? — спросил он, протягивая руку.

— Нетушки! Я покажу сам. Не откажу себе в большом удовольствии, — злорадно пообещал Федосов и открыл папку. — Письма вашего друга Лопатина. О-очень возмущен. Копии он отправил в обком… А вот официальный документ из охотинспекции, ответ на мой запрос… Это протест трудящегося из Кочетовки. Вы за государственный счет встретились в Кочетовке с любовницей Ковалевой. Она же вам запретила снимать их колхозный клуб. Копия, естественно, редактору газеты… Хватает?.. Могу добавить: сейчас работаю над вашей связью с неким закоренелым алкоголиком, — признался Федосов, бережно завязывая на папке белые шнуры. — Так что, если кто и расстанется со студией, то это будете вы.

— Ничего у вас не выйдет, — сказал Линяев, в душе не испытывая стопроцентной уверенности. Эта папка еще потреплет нервы и ему, и Алине.

— А не выйдет…

Федосов спрятал папку в стол, подошел к двери, выглянул в приемную, вернулся на место, снял телефонную трубку и положил рядом с аппаратом.

— А коль не выйдет, — зашептал он, подавшись в сторону Линяева, — все равно, чахоточный, ты скоро подохнешь сам!

Когда у них нет своих аргументов, они уповают на его смерть. И тут на Линяева что-то нашло. Он, брезгливый к матерщине, сделал неприличный жест:

— Вот тебе! Не подохну!

— О! А теперь вы еще и угрожаете, — почему-то обрадовался Федосов и смотрел при этом за его плечо.

Линяев обернулся на дверь, — так и есть, в дверях столбом торчала секретарша Аврора. А он-то при даме!

— Прошу прощенья!

Багровый от стыда Линяев прошмыгнул мимо Авроры и засел в своей комнате. Ему было совестно перед женщиной и перед собой. Он всю жизнь презирал пошлость, не делал ей скидок даже на войне, рвал дружбу с близкими людьми, но оказалось, ее вирус все годы таился в нем самом, ждал своего часа.

Однако его самоедство было недолгим, его нарушила все та же Аврора, возникла по-кошачьи бесшумно, не звякнув ни единым браслетом, даже не скрипнула несмазанной дверью. Обычно эта дверь, когда ее открывали, визжала, точно истеричка. Но, видно, Аврора обладала магической властью над дверями. И этой, и в кабинете главного редактора.

— Я же перед вами извинился, — с укором напомнил Линяев. — Или вы решили удостовериться: я ли был это? Я, Аврора, я.

— Не комплексуйте! — Она прошла к дивану, удобно уселась, вот теперь бубенцами зазвенели все ее кубачи. — Конечно, вы меня удивили. Но я не девочка, Юрий Степанович, знаю, когда мужика ухватят за живое, он может и не только словом. А вас Федосов допек. Видели бы свои глаза. Ну а что появилась я, так вы этого не знали. Секретарша, она тот же разведчик.

— И все равно нельзя было распускаться, — посетовал Линяев.

Но она его не так поняла:

— Не бойтесь. Федосов будет нем. Я его нейтрализовала. Он мне, естественно, сразу: «Аврора Витольдовна, будете свидетелем!» «Буду, — говорю, — скажу: «Вы ко мне приставали, а Линяев заступился, как джентльмен». Думаете, у Федосова глаза на лоб? Как бы не так! Оказывается, для него это привычное дело. Или ты другого мордой об стол, или он тебя тем же самым по тому же месту.

— Ну зачем вы? — поморщился Линяев.

И снова она неверно истолковала его слова.

— Думаете, отомстит? А мне нечего бояться. Я брошу вас всех и самолетом в Сочи. Там живет кроткий вдовец, предлагает сердце, кучу детишек и собственный дом. И я соглашусь. Правда, правда. Пора вить гнездо… Что ни год, а мне будто все те же двадцать восемь. Надоело! Что же вы молчите, Юрий Степанович? Галантные мужчины бросаются утешать: помилуйте, Аврора, вы смотритесь на двадцать пять!

— Пусть ваше гнездо будет прочным, — пожелал Линяев всерьез.

— Верно, нечего сюсюкать со старой бабой. Разве ей от этого легче? — согласилась Аврора, нехотя вставая с дивана. — Да, забыла. Чернин уехал в театр. Просил вас интересоваться монтажной. Ну да вы, наверное, знаете, о чем речь.

И впрямь пора возвращаться к работе, ее сегодня невпроворот. Напоминая об этом, тут же зазвонил внутренний телефон.

— Юрий Степанович, — услышал он спокойный, деловитый голос Федосова, будто между ними ничего не случилось, — возвращаюсь к нашему спору. Давайте оставим вопрос открытым. Я еще над Михаилом Юрьевичем поколдую дома. Если не справлюсь, завтра позвоню в союз писателей. Посоветуемся со специалистом.

«Такое бы упорство да во благо», — подумал Линяев, а вслух дал совет:

— Тогда уж лучше звоните в совет по делам религий.

— Это мысль, — неожиданно одобрил Федосов.

Не зря утром гудел набат. Линяев спустился в монтажную, примостился у мовиолы, потер руки, собираясь сказать: «Ну-ка, похвастайтесь! Что вы тут натворили с пленкой?» Да не смог и вымолвить слова.

— Кровь, Юрий Степанович! — прошептала монтажер.

Он кивнул: «Знаю». Пошарил в карманах и прижал к губам носовой платок. Мовиола со звоном уплыла в сторону. Дюжие осветители Орел и Решка подхватили его и перенесли в фойе на диван. Он плавно приподнялся, чтобы голова лежала выше. Решка подсунул диванный валик.

— Брякни в «Скорую помощь»! — крикнул Орел монтажеру.

Линяев осторожно повел кистью руки — незачем. Потом медленно показал, как перетягивают жгутом руку. Отныне он делал все, точно в замедленной съемке. Ни одного резкого движения. Он опытный солдат и знает, как бороться.

Орел сбегал за ферромагнитной лентой.

— Дай-ка мне, — сказал голос Елисеева, и Линяев увидел над собой его плешивый череп.

Елисеев перетянул руку выше локтя. Эту операцию он проделывал уже дважды. Первый раз это случилось в просмотровом зале. Вторично — в командировке. Они снимали тогда концерт агитбригады на полевом стане. Признаться, он считал, что редактору будет конец. А тот через месяц погнал его, Елисеева, к черту на кулички — снимать заповедных зубров. И зубры едва его не затоптали.

В предыдущих случаях Линяев выпутывался благополучно. Обойдется ли сегодня?

Магнитофонная лента резала кожу. Линяев вспомнил проволоку и цветы. Улыбнулся: вот еще одно проявление единства природы.

У дивана появился директор. Линяев написал ему что-то в воздухе пальцем.

«Ерунда. Отвезите домой», — перевела монтажер: она имела дело с кинопленкой и легко читала слова с обратной стороны.

Линяев распоряжался спокойно и уверенно. Ему подчинялись.

Его осторожно подвели к «Волге» и принялись усаживать. Линяев представил картину погрузки и про себя скомандовал: «Майна, вира!»

Его притулили в углу машины. Чернин неуклюже поддерживал за талию. Интересно, как он обнимает женщин? Так же?

Они миновали ворота. Навстречу по «долине самоанализа» очертя голову летело такси. Оно бешено развернулось и преградило путь. Из такси