Владимир Зима - В пургу и после (сборник)

— Почему не любишь? Всем нравится… — примирительно сказал Кузьмин.

— Слишком уж красиво все там получается! Складно, как в кино!.. А самое противное — возвращаться в эти четыре стены. Тоска такая — выть хочется. А Верке нравится. «Бедовый фильм! Бедовая любовь!..» У нее все бедовое. А сама она несчастная. Липнет к мужикам, а потом ревет в подушку.

— Ты на меня злишься? — тихо спросил Кузьмин.

— Нет. На себя, наверно… Извини.

— Музыка хорошая, — сказал Кузьмин. — Давай потанцуем?

— Не хочется. Лучше я рядом с тобой сяду, чтобы ты не смотрел на меня. Можно?

— Садись, — оторопело согласился Кузьмин и подвинулся.

Нина села на кровать, сетка жалобно скрипнула.

— Только ты будь человеком, — попросила Нина, поворачивая голову и глядя прямо в глаза Кузьмину.

И было столько пронзительного отчаяния в этом взгляде, что Кузьмину стало не по себе.

— Как тебя зовут? — спросила Нина, помешивая ложечкой чай. Спохватившись, она торопливо добавила: — Только без брудершафтов!

— Зови Сашей.

— Хорошее имя, — сказала Нина. — Пей чай, Саша, а то он опять остынет.

— Я лучше налью чаю, который не остывает, — сказал он и потянулся за бутылкой коньяка. — Это я однажды патруль обманул, когда в армии служил… Ехал в отпуск, зашел в ресторан на вокзале — в другие-то рестораны солдату не положено заходить, а в вокзальный можно, — оживившись, рассказывал Кузьмин… — И надо же — за соседний столик садится офицер с повязкой патруля. Ко мне официантка подходит, а я мнусь, понимаешь ли… Она догадливой была, принесла мне коньяк в стакане с подстаканником. И ложечка была, и кружок лимона плавал…

Он случайно перевел взгляд вниз и увидел, что Нина успела переобуться, и теперь вместо неуклюжих валенок на ее ногах поблескивали черные лаковые туфли. «А ведь это она для меня», — подумал Кузьмин и благодарно улыбнулся.

— Чего ты на мои ноги уставился?

— Зачем ты грубишь? — обиделся Кузьмин.

— Не знаю. Наверно, потому, что мне плакать хочется… Завидую я вам, мужикам! Пришел и ушел. И все. А завтра знаешь какой вой поднимется в общежитии?.. Господи, за что такое наказание!..

Бережно опустив на стол рюмку, Кузьмин решительно выбрался из-за стола и направился в угол, где была свалена одежда.

— Ты куда? — встревожено спросила Нина.

— Зачем же тебе такое наказание? — жестко спросил Кузьмин.

— Не уходи, Саша… Я, наверно, эгоистка, только о себе думаю…

Она подошла к нему, подняла голову, и Кузьмин увидел, что глаза ее полны слез.

— Ну, ну, Нина… Да брось ты! Виданное дело — реветь, — бормотал Кузьмин, чувствуя, как к его сердцу подкатывает теплая волна неожиданной нежности. — Ты брось!.. Смотри на вещи проще…

Нина доверчиво ткнулась лбом в плечо Кузьмина, и он некоторое время боялся пошевелиться, чтобы не отпугнуть робкую душу. Осторожно поднял руки, положил Нине на плечи и тут же почувствовал, как на его шее сплелись сухие горячие руки.

— Нинок, Ниночка… — прошептал Кузьмин пересохшими губами.

Она не открывала глаз, будто боялась вблизи увидеть чужое лицо, отыскала прохладными губами его губы и заставила его замолчать. Потом ее рука нашарила на стене выключатель, и в комнате стало темно, лишь снизу тускло светилась шкала радиоприемника и изумрудно мигала индикаторная лампа.

Кузьмин наклонился, легко подхватил на руки показавшуюся невесомой Нину и понес ее по комнате, ласково убаюкивая самыми нежными словами, какие только приходили на ум:

— Пташка ты моя сизокрылая… Кукушонок ты мой… А Нина прятала лицо у него на плече и тихонько всхлипывала.

Лишь несколько минут спустя Кузьмин заметил, что из приемника несутся бравурные звуки духового оркестра и что он машинально ходит по комнате в ритме солдатского марша.

Утром Кузьмин проснулся первым. Пошарив рукой возле кровати, он нащупал спички, сигареты; рука попала в какую-то лужу, и он отдернул мокрые пальцы, затем осторожно вытер их о свесившийся край простыни.

Прикуривая, Кузьмин посмотрел на часы — они показывали половину четвертого. «По-местному, значит, половина восьмого», — быстро сориентировался Кузьмин. Стараясь не шуметь, он встал с кровати и начал натягивать теплое белье на свои крепкие, чуть кривоватые, как у футболиста, ноги. Около унтов натекла лужица растаявшего снега, и колеблющийся свет уличного фонаря матово поблескивал, отражаясь в ней.

Голова шумела, хотелось пить, в горле сухим комком застыл кашель. «Должно быть, перебрал я вчера», — подумал Кузьмин, окидывая взглядом стол, на котором стояли пустые бутылки из-под коньяка, давешнего не то азербайджанского, не то узбекского вина и еще какая-то бутылка. Кузьмин с отвращением вздрогнул при воспоминании о вчерашнем коктейле. «Что я городил вчера? Убей бог, не помню. А Нина что? Кажется, было сказано что-то очень важное, но что?.. Уж не жениться ли пообещал? А что? Можно и жениться, пора заканчивать скитания по общежитиям. Глядишь, и квартиру дадут или комнату…»

Будто сквозь туман до него дошло, что он находится за шестьсот километров от дома, до Тикси еще надо долететь…

А Нина подождала, пока он оденется, зевнула, потянулась и сделала вид, будто только что проснулась.

— Доброе утро! — насмешливо сказала она. — Отвернись, я буду одеваться.

— Ага, — зачем-то сказал Кузьмин, отошел к окну и закурил следующую сигарету. Во рту едва ворочался распухший язык, шершавый, как напильник, и очень хотелось пить, хотелось пива, настоящего, материковского…

— Можешь повернуться, — сказала Нина и неуловимо быстрым движением набросила покрывало на скомканную постель.

Когда ее глаза на миг встретились с глазами Кузьмина, ему показалось, будто он уловил испуганный блеск, который в ту же минуту сменился насмешливо-стеснительным прищуром. Небрежно подхватив со стола чайник, Нина ушла за шкаф.

— Завари покрепче, пожалуйста, а то в голове что-то…

— Никто не заставлял тебя вчера пить, — откликнулась Нина и негромко засмеялась. — Ты был жутким героем. Потребовал взамен рюмки стакан и хлестал все подряд, будто воду. От проводов Вероники оставалось на донышке спирта, ты и его вылакал! А еще жениться обещал!.. Как же, пойду я за такого пьяницу…

— Нина… — чужим голосом позвал Кузьмин, умоляя замолчать.

— Что? — независимо спросила она.

Кузьмин провел ладонью по лицу, смял подбородок, покрытый колючей щетиной, крякнул и пошел за шкаф. Он успел заметить, как при его появлении Нина отдернула руку от глаз, быстро выпрямилась и снова стала непонятной и насмешливой, и все слова, которые Кузьмин собирался сказать ей, застряли в горле. Он остановился рядом с ней, ожидая, что она перестанет притворяться и опять будет просто Ниной, которую хочется пожалеть. Нерешительно помявшись, Кузьмин обхватил ее узкие плечи, но Нина вывернулась и деловито сказала:

— Иди убери немного на столе, я сейчас чай принесу. И неожиданно улыбнулась.

Кузьмин обрадовано подмигнул ей и побежал к столу. Нетронутый вчера сыр он оставил, а остальные тарелки сгреб на край стола и сложил стопкой. Потом он достал из кармана носовой платок и быстро вытер мокрую клеенку, тотчас же застыдившись минутного порыва. Скомканный платок он швырнул под кровать.

Из-за шкафа Нина вышла с озабоченным выражением лица, как будто силилась что-то вспомнить и не могла. Кузьмин обратил внимание на то, как свежо она выглядит, и подумал, что она вообще очень хорошая женщина и, в конце концов, на Тикси свет клином не сошелся, можно и в Хатангу перевестись…

— Как бы мне на вахту не опоздать, — сказала Нина.

В деловитой и спокойной Нине Кузьмин, как ни старался, не мог узнать ни взвинченную, готовую каждую минуту взорваться, девчонку, ни женщину, которая умела быть доверчивой и покорной. Спокойно и даже, кажется, равнодушно она пила чай, думая о чем-то своем. И только когда Кузьмин встал из-за стола, она спросила:

— А где же твои ландыши?

И на этот раз в голосе ее прозвучала плохо скрытая грусть.

Кузьмин торопливо полез во внутренний карман пиджака, нащупал бумажный пакетик, вытащил, развернул.

Цветов там не было. На стол выпало несколько сухих травинок, просыпалась какая-то труха.

— Завяли, — виновато сказал Кузьмин, разводя руками.

— Небось жене в подарок вез?..

Издалека донесся самолетный гул — поршневой борт «Ли-2» или «Аннушка» прогревал моторы.

— Ты вот все смеешься, Нина, — неуверенно сказал Кузьмин. — А я ведь на полном серьезе вчера все говорил…

— Ты только сядешь в самолет, как забудешь все на свете! И правильно, забудь. Потому что у нас ничего не было. Слышишь, ни-че-го! Подумаешь, благодетель нашелся!.. Подобрал, что на дороге валялось, и топай дальше!.. Не нуждаюсь я в том, чтобы ты жалел меня, не нуждаюсь!..