Федор Панфёров - Волга - матушка река. Книга 1. Удар

Ознакомительный фрагмент

— Вода для радиатора не годится: соленая, — отверг Любченко.

— Федор Иванович, так вы отдайте ту, из бачка, что вчера набрали, — посоветовал академик.

— Эх! А я как в случае чего?..

Иван Евдокимович сердито развел руками:

— Вы уж готовы и дорожной пылью торговать.

Анна стояла на парадном крылечке, под навесом, украшенным резьбой и разрисованным сине-белыми красками. На ней было желтое в клеточку платье, утренние яркие косые лучи озолотили его. Держа козырьком руку над бровями, она смотрела в сторону пригорка, по которому спускалась шумливая машина.

Эту машину в районе знали не только ребятишки, но и каждый колхозник, не говоря уже о милиционерах. Она отличалась ото всех остальных многими свойствами и приметами: во-первых, была больше всех легковиков, семиместная, во-вторых, окрашена уже и не поймешь в какой цвет, не то в сизо-черный, не то в рыже-зеленый. Все цвета виднелись на ней, и люди говорили: «Бежит пегашка нашего директора». В-третьих, она своим невероятным шумом и грохотом всегда давала о себе знать, как пущенная с горы пустая бочка: в машине все клокотало, хрипело, скорости переводились с таким воем, что казалось, мотор вот-вот разлетится на части. Но она бегала, и многие даже завидовали Любченко:

— Ему что, сел, да и побежал в любую сторону, — здесь так и говорят, не поехал, а «побежал», «сбегаю», «сбегал»… это километров этак за двести — триста.

Анна Арбузина, глядя в сторону пригорка, слыша скрип, треск, урчание «пегашки», думала:

«Что случилось с Любченко? Побежал на Черные земли и вернулся. Должно, в райисполком по каким-то спорным делам. Неугомонный мужик».

Но машина завернула не влево, к райисполкому, а вправо и громыхает уже той улицей, на которой стоит домик Анны Арбузиной.

«Должно быть, к зампреду колхоза Вяльцеву». Анна усмехнулась одними только губами, а глаза остались все такие же напряженные: хотелось ей видеть Ивана Евдокимовича Бахарева, — вот почему она всякий раз, завидя на пригорке машину, выбегала на крылечко и напряженно смотрела — кто едет? Ждала Ивана Евдокимовича и стыдилась этого ожидания, думая: «Зачем я ему?.. Он ученый, а я? Что я? Так себе». Но ведь сердце не всегда слушается разума, и оно заставляло Анну выскакивать на крылечко: «Не заедет. Ну, где? Поговорил-поговорил, да и забыл про меня. Забыл, ясно-понятно, — повторила она приговорку Вяльцева. — Вот этот не забыл бы… Помани только. Ох, ухач так ухач. А сердце не манит его… зовет Ивана Евдокимовича. Глупенькое», — прошептала она и хотела было скрыться в домике, как машина все с тем же грохотом, фырчанием, визгом, вся трясясь, ровно норовя подняться и улететь в облака, остановилась у крылечка, и Анна внезапно увидела седоватую красивую голову академика.

— Ох, — и она чуть не присела прямо на ступеньку, но тут же спохватилась. — Нехорошо. Что подумают? — А краска залила ее щеки, лоб, затем быстро стерлась бледностью, и снова щеки запылали. И уж сама не знает как, спроси — не помнит, сбежала по ступенькам, открыла дверку и вымолвила: — Иван Евдокимович!

— Да, да! — заговорил академик. — Да. Так. Да. Хотели — гуся… лебедя… Да. Или сайгака. Да. Ну вот. Да. Здравствуйте, Анна Петровна. Да. — Он из машины не выбрался, как обычно: сначала покряхтит, выкинет ногу, весь перегнется и еще покряхтит, — он вывалился разом весь и стал перед Анной, высокий, огромный, держа в левой руке шляпу, а правую протягивая Анне Арбузиной.

— Проходите, проходите, Иван Евдокимович, — говорила Анна, придерживая его под локоть, словно боясь, что академик сейчас вырвется. И только, поднявшись на крылечко, спохватилась: — Батюшки! Про товарища вашего забыла…

— Мы сначала в райком, Анна Петровна, — выставляя из машины чемодан академика, проговорил Аким Морев. — А потом к вам. Готовьте самовар.

— Да уж вскипячу, — ответила она и, подхватив чемодан, поспешила за гостем, говоря: — Не гневайтесь, Иван Евдокимович… а я уж прямо скажу — все глаза проглядела: ждала вас… По саду у меня к вам вопросы. Да, по саду, — и потупилась, как девушка перед желанными сватами.

— Я не специалист по садоводству-то, Анна Петровна, — вымолвил Иван Евдокимович, тоже смущаясь оттого, что они так неожиданно остались вдвоем.

— Умойтесь с дороги-то, — проговорила Анна, ощущая, как в ней пробуждается еще и материнское чувство к нему — к этому большому седоватому человеку.

Не успел Аким Морев по-настоящему познакомиться с секретарем райкома партии Лагутиным, как в кабинет вошел председатель райисполкома Назаров.

Лагутин, высокий, поджарый и сильный, всем своим обликом напоминал татарина: темные, глубоко запавшие глаза, черные волосы, непослушные, точно проволока, подбородок широкий, выдавшийся вперед, брови тоже черные, густые. У него привычка то и дело оправлять ремень на синей гимнастерке, и оправляет он его так, словно собирается вскочить на коня.

«Здесь где-то недалеко развалины Городища — стоянки Батыя… Триста лет тут владычествовали татары… видимо, что-то от них перепало Лагутину», — рассматривая секретаря райкома, думал Аким Морев.

Назаров, в противоположность Лагутину, весь какой-то светло-прозрачный. У него прозрачные глаза, пушистые и белесые, будто переспелый ковыль, волосы, брови же совсем выцвели, да и ростом он ниже Лагутина. Лагутин выдержан, спокоен в разговоре. Назаров весь кипит, как кипит разбушевавшийся самовар: раз начал, так уже не удержать.

Еще с порога, не успев осмотреться, познакомиться с Акимом Моревым, Назаров выпалил:

— Академик приехал, Бахарев. Вот это праздник для нас. Здравствуйте, — обратился он к Акиму Мореву. — А вы с ним? Помощник его?

— Пожалуй, ученик, — улыбаясь, ответил Аким Морев, вглядываясь в расторопного Назарова, затем сказал: — Давайте уж открыто: меня рекомендуют к вам в область вторым секретарем обкома. На пути академик встретился, ну я и пристал к нему: учусь. И вы меня ознакомьте с вашим районом. А Бахарев у Анны Петровны Арбузиной остался. Устал. Пусть чуточку передохнет.

— Захватила-таки, — с досадой вымолвил Назаров. — Ой, баба! Бой-баба. Она его одним садом своим замучает.

— Она что ж — садовод? — продолжая разговор, намеренно спросил Аким Морев.

— Да. Такая настырная. Сад вырастила… Колхозный… ну и никому покою не дает: яблоки, груши — пуп земли.

— Агроном?

— Где там, — Назаров отмахнулся. — Доморощенный садовод, но вцепилась, как клещ, — не оторвешь.

— А зачем отрывать, Ефим? — сказал Лагутин, предупреждающе-подчеркнуто постукивая тупой стороной карандашика по настольному стеклу.

— Да я и не отрываю. Пускай. Только вот академика полонила — это ни к чему. А что касается нашего района, то, перво-наперво, у нас землицы один миллион гектаров да еще гачек в сорок тысяч. Из конца в конец наш район — двести километров. Ну, что еще? Чем вас, товарищ Морев, еще удивить? — проговорил Назаров и громко засмеялся. — Велика и обильна… А толку маловато. К нам сюда, в Разломовский район, людей, бывало, вроде в ссылку отправляли. Правда. Вызывают человека и говорят: «Обком считает нужным направить вас на работу в Разломовский район», человек бледнеет, затем умоляюще спрашивает: «За что, товарищи, наказываете? Будто все хорошо у меня на работе, а вы меня в Разломовский район?»

Аким Морев подумал: «Вот как наш брат иногда поступает неосмотрительно», — и спросил:

— А вас тоже против вашей воли сюда послали?

— Нет… Я и Лагутин — агрономы, заражены идеей: полупустыню превратить в цветущий край. Сами напросились, да и сбежать уже готовы, — Назаров неожиданно горестно рассмеялся и испуганно посмотрел на секретаря райкома. — Что? Может, лишнее сболтнул? А?

— Тебя что-то прорвало, — грубовато отметил тот. — Видите ли, товарищ Морев, тяжело здесь, конечно: земли много, а людей нет. На каждую живую душу до ста гектаров. На живую, а на рабочую и того больше. Управься. Да и не в этом дело. Нам всю землю осваивать под посев зерновых и не надо. Овцеводство, скотоводство — вот главнейшее направление нашего района.

— Старая песенка. — Назаров вскипел. — Признаю — овцеводство, признаю — скотоводство. Но ведь это и до нас с вами, Степан Иванович, было? Овцы, чабан… и полупустыня. Люди даже говорить разучились: с овцами покалякай-ка!

Лагутин снова постучал тупой стороной карандашика по стеклу, и Назаров, глянув на карандашик, весь сжался.

— Наш председатель райисполкома — сторонник внедрения зерновых, особенно засухоустойчивой пшеницы сорта академика Бахарева, — пояснил Лагутин, сурово посматривая на Назарова, как бы говоря ему: «Ты же просил, чтобы я тебя, когда зарываешься, предупреждал стуком карандашика. Стучу, а ты?»

— Вот почему меня и возмущает поведение Анны Арбузиной. Тут проблема для всего района, а она академика полонила. Когда-то еще к нам он попадет, — забыв о предупреждении, снова загорелся Назаров.

Конец ознакомительного фрагмента