Том 3. Чевенгур. Котлован - Андрей Платонович Платонов

был бы уничтожен людьми начисто и впустую» (цит. по статье: Аннинский Л. Откровение и сокровение. Горький и Платонов // Литературное обозрение, 1989, № 9, с. 14–15).

Чиклин, тоскуя по ночам, выходил на базарную площадь и опрокидывал торговые будки. – Тема молодецкой удали в творчестве Платонова воплощена в персонажах особого склада. В «Чевенгуре» сыновья столяра, у которого был квартирантом Захар Павлович, «…возмужали настолько, что не знали места своей силе, и несколько раз нарочно поджигали дом, но всегда живьем тушили огонь, не дав ему полностью разгореться <…>.

Перед отъездом сыновья повалили будку уборной и отрубили хвост дворовому псу» (Чевенгур, с. 227).

Вощев <…> видел, что глины и общей земли еще много <…> – еще долго надо иметь жизнь, чтобы превозмочь <…> трудом <…> мир, спрятавший в своей темноте истину всего существования. Может быть, легче выдумать смысл жизни в голове – ведь можно нечаянно догадаться о нем или коснуться его печально текущим чувством. <…> лучше я буду думать без работы, все равно весь свет не разроешь до дна. – Этот фрагмент восстановлен по тексту изданной рукописи повести (Платонов А. Котлован: Текст. Материалы творческой истории. СПб., 2000, с. 194).

Здесь обозначен главный вопрос платоновского творчества: возможностей активных действий и созерцательного размышления в процессе постижения истины человеком.

«– Догадаться об истине нельзя, до нее можно только доработаться: вот когда весь мир протечет сквозь пальцы работающего человека, преображаясь в полезное тело, тогда можно будет говорить о полном завоевании истины» (Эфирный тракт // Потомки солнца. М.: Сов. писатель, 1974, с. 64).

Землекопы не просто роют котлован – они пытаются «докопаться до истины». Но надежды героя добыть истину ручным способом сменяются сомнениями: «свет не разроешь до дна» и человеческой жизни может не хватить на постижение истины с помощью лопаты.

…Козлов… еще верил в наступление жизни после постройки больших домов и боялся, что в ту жизнь его не примут, если он представится туда жалобным нетрудовым элементом…но все же он надеялся жить в будущем хотя бы маленьким остатком сердца… – Герои повести готовы пожертвовать свою жизнь на постройку «больших домов», но, вопреки философии жертвенности, не теряют надежды пожить в светлом будущем.

…жалобно пели птицы в освещенном воздухе, не торжествуя, а ища пищи в пространстве… – Здесь заметна перекличка с диалогом влюбленных в «сентиментальной повести» М. Зощенко «О чем пел соловей?» (1925), приведенного в финале произведения: «…Лизочка, заламывая руки, не раз спрашивала:

– Вася, как вы думаете, о чем поет этот соловей? На что Вася Былинкин обычно отвечал сдержанно:

– Жрать хочет, оттого и поет».

– Тогда и я пойду почерчу немного и свайные гнезда посчитаю…;…лучше сесть, задуматься и чертить части будущего дома. – В образе Прушевского воссоздана деталь из характеристики Ленина в «бедняцкой хронике» «Впрок»: «…небольшой человек, думающий две мысли враз, сидел за своим столом и чертил для вечности, для всех безрадостных и погибающих, свои скрижали на бумаге» (курсив мой. – КМ.).

Место инженера Прушевского в повести определялось неизменной верой писателя в то, что «…теперь наступил век построек – окровавленного воина и усталого путешественника сменил умный инженер» (Епифанские шлюзы // Платонов А. В прекрасном и яростном мире. М.: Худож. лит. 1965, с. 43).

Автобиографическая основа образа Прушевского подтверждается множеством примет. Описание загородных одиноких прогулок Прушевского текстуально совпадает с исповедальными «Заметками» (Воронежская коммуна, 1921, 4 дек.), которые передают состояние Платонова во время его походов в село Волошине

Чиклин <…> грузно разрушал землю ломом, и плоть его истощалась в глинистой выемке <…>

Козлов <…> рубил топором обнажившийся известняк; <…> спуская остатки своей теплой силы в камень <…> – камень нагревался, а Козлов незаметно постепенно. – Мотив превращения живого тела землекопов в мертвое строение настойчиво звучит в «Котловане».

Прушевский – «Фамилия Прушевский составлена по модели фамилий польского происхождения (ср. Пшибышевский, Пржевальский, Пшебельский и т. п.); этимологически она связана с таким словами, как proszyc – порошить, пылить; proszyna – пылинка, а через них – с русскими пороша, порох, прах. В размышлениях Прушевского, в его характеристике особенно настойчиво звучат мотивы мертвой природы и смерти» (Харитонов А. Система имен персонажей в поэтике повести «Котлован» // Страна философов, 1995, с. 163).

Образ Прушевского создавался в атмосфере постоянно нагнетаемой подозрительности и враждебности по отношению к интеллигенции. На VI конгрессе Коминтерна в 1928 году было объявлено, что отныне пролетариат приравнивает «спецов» к «новой буржуазии», которую лишь на время «допустили на известных условиях… к участию в экономической жизни… платя ей за науку дань, но мы ни на минуту не теряли из виду, что в ее лице мы имели опасного, коварного классового врага…».

В это время проходят громкие политические процессы о «вредительстве» «спецов» – инженеров. Шахтинское дело (1928) должно было усилить недоверие общества к инженерам, работавшим в горнодобывающей промышленности. Платонов внимательно следил за ходом Шахтинского дела, прямое упоминание о нем встречается в очерке «Че-Че-О»: «Другие враги теперь родились: вон на Шахтах», – говорит рассказчику герой очерка старый слесарь Федор Федорович (1928). Официальное отношение к инженерам было одной из причин состояния безысходности, в котором находится на стройке инженер Прушевский.

Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом душу в человека? А если производство улучшить до точной экономии – то будут ли происходить из него косвенные нежданные продукты? – Инженер обеспокоен вопросом о душе людей будущего. В 1921 году в статье «Революция „духа“» Платонов давал на этот вопрос убежденный ответ: «…завоевать возможность есть досыта, не зябнуть по зимам, не истощаться болезнями и трудиться по силам – равносильно возможности стать из нищего духом неистощимым гением, обрести силу сознания, умственную одаренность, т. е. приобрести „дух“, которым пролетариат так беден и отчего нам так трудно убить буржуазию, располагающую огромными запасами интеллектуальной энергии».

…вот он выдумал единственный общепролетарский дом…; …через год весь местный класс пролетариата выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом… Через десять или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню… – В образе «общепролетарского дома», архитектором которого и «производителем работ» является инженер Прушевский, соединились и трансформировались несколько источников. Их общий прототип – библейская Вавилонская башня. Образ «общепролетарского дома» генетически связан с образами «кристального дворца» и «здания всеобщей гармонии», встречающихся у Достоевского в «Зимних заметках о летних впечатлениях», «Записках из подполья», «Преступлении и наказании», «Братьях Карамазовых». Фразу «Несу свой камень для здания будущего общества» повторяют в «Преступлении и наказании» Разумихин и Раскольников. Целый монолог о «здании всеобщей гармонии» произносит Иван Карамазов.

«Кристальный