Поколение - Николай Владимирович Курочкин

в цилиндрах воздух Полесья, и смрадный дизельный чад растекался по шоссе. Перегретая кровь стучала в висках тупо и глухо. Иванцов окаменел. Он давно уже перестал верить в явь происходящего — еще с позапрошлой ночи, когда очнулся под обломками казармы. Теперь же и вовсе впал в оцепенение, не сводя глаз с белого камешка на асфальте. Но камешек вскоре вылетел из-под колеса тяжелого трехосного грузовика со скошенным носом. В кузове простоволосые солдаты, обхватив друг друга за плечи, качались в такт лихой дорожной песни. На капоте грузовика было разостлано красное полотнище со свастикой в белом круге. Как видно, немцы боялись одного — ошибки собственных летчиков.

Колонны шли одна за другой с редкими перерывами. Ползли приземистые бронетранспортеры с щучьими мордами и гробовидными капотами; надрывались мощные автофургоны с серебристыми молниями на радиаторах; габаритные штыри на их пятнистых крыльях сердито топорщились и дрожали от моторного гуда. Громыхали полумашины-полутанки с гусеницами вместо задних колес. За ними подпрыгивали пушки и колесные тележки, груженные бочками с бензином. Проносились стаи трескучих мотоциклеток, а за ними, сотрясая глыбу бетонного тоннеля, снова наползали танки. Все это двигалось по Варшавскому шоссе через Восточные ворота в сторону Минска, в сторону Смоленска, Вязьмы, Можайска… и страшно было подумать — Москвы. Сколько так продолжалось — день, два, три, — Иванцов не помнил. Только один раз за все это время сердце его радостно дрогнуло. В пролете ворот он увидел, как с той, нашей, восточной стороны несется навстречу очередной колонне родная тридцатьчетверка с рдеющим над башней флагом. Иванцов вскочил и заплясал на цепи.

— На-аши! — хрипло заорал он, и это было первое слово, которое он произнес с начала войны.

На повороте тридцатьчетверка показала борт, и в глаза Иванцову ударил большой белый крест, намалеванный во всю башню. По красному же полотнищу, натянутому на воздетую крышку люка, черной червоточиной змеилась свастика. Тридцатьчетверка была такой же пленной, как и он сам: немецкие танкисты перегоняли ее в тыл, обезопасив себя от случайных выстрелов множеством крестов и свастик, нанесенных со всех сторон. Когда до Иванцова дошел наконец жестокий смысл ошибки, он ткнулся в пыльную траву и разрыдался без слез, зло и отчаянно.

Мимо по-прежнему катили грузовые «хеншели» и «блицы», «шнауцеры» и «хорьхи», проскакивали юркие амфибии с притороченными к бортам веслами и ползли штурмовые орудия на гусеничном ходу. Сотрясали землю танки с белыми кольцами на стволах — по счету побед и мощные артиллерийские тягачи «фамо», двигались понтоны на австрийских «штейрах» и полевые хлебопекарни на реквизированных «татрах», санитарные «стины», захваченные у англичан под Дюнкерком, и трофейные французские броневики, катили жутковатые гибриды мотоциклов с минометами, автомашин с пушками, вездеходов с зенитками. Порой низко-низко проносились над шоссе белокрестные самолеты; под крыльями у них торчали колесные ноги с ястребиными шпорами, а в стеклянных клетках кабин видны были головы летчиков. И вся эта машинная орда днем и ночью безостановочно катила, ползла, летела туда, где Варшавское шоссе переходило в Минское, а затем в Можайское, что, пронзив Москву, убегало Владимирским трактом в родной город Муром. Иванцов давно бы сошел с ума и от этой мысли, и от непрестанного мелькания колес, и от лютого зноя, если бы в надрывный моторный рев не вплеталась многоствольная пальба боя, то затихавшая, то разгоравшаяся за зелеными купами пограничной реки. Там, в старых фортах и недостроенных дотах, уже которые сутки на огонь отвечали огнем.

…А утром было уже видение. Едва последняя колонна скрылась в тоннеле, а новая еще не выползла, как из придорожных кустов вышел белый мальчик. Белые волосы, белая холщовая рубаха, белые порты — такими пишут на иконах души убиенных младенцев или спустившихся на землю ангелов. Иванцов зажмурил глаза, открыл, но мальчик не исчез и не растворился.

— Хлопчик, — прохрипел боец, — поди сюда скоренько!

Мальчик прошлепал босыми ногами по горячему гудрону.

— Хлопчик, милый… Поищи… Пошукай, — вспомнил Иванцов местное слово, — железяку какую-нибудь! Цепь перебить…

И он потряс оковы.

Мальчик все понял.

— Зараз! — кивнул он и нырнул в кусты.

Вернулся мальчик не скоро, после того как по шоссе прошла очередная колонна. В руках у него, к величайшему иванцовскому унынию, ничего не было. Но, перебежав дорогу, парнишка запустил пятерню за пазуху и сунул бойцу рубчатую шишку ручной гранаты.

— Але нема ниц ничего!

Граната была оборонительная Ф-1, «лимонка» с разлетом осколков до ста метров; лучше бы наступательную, фугасно-дробящую, однако выбирать не приходилось, и Иванцов, спрятав подарок в карман, потрепал мальчугана по плечу:

— Спасибо, хлопец!.. Беги домой… До хаты! К маме!

Белый мальчик исчез тем же путем, каким и появился. Скрылся он вовремя, потому что на шоссе выворачивали грузовики с пехотой, перед тесными воротами машины сбавили ход.

— Ätsch! Ätsch![24] — дразнили солдаты «русского медведя». Один швырнул в него огрызком яблока, другой, стращая, вскинул автомат и пустил поверх головы очередь. Бетонная крошка больно брызнула из-под пуль в лицо. Иванцов едва удержался, чтобы не запустить в грузовик гранатой. По счастью, машина скрылась в тоннеле.

Ненадолго оставшись один, Иванцов прикинул, как перебить цепь. Надо спустить гранату с боевого взвода, быстро положить на рым с первым звеном, а самому спрятаться за углем портала. Авось не оглушит. Да и цепь позволяет отступить в глубь тоннеля почти на метр. Оставалось только дождаться ночи.

Солнце застыло в зените, словно не решаясь пересечь ту дымящуюся черту, которая недавно еще была западной границей.

Вдруг проснувшийся голод свинцовой тяжестью оттянул желудок. И пить хотелось пуще прежнего. И жажду и голод умерял Иванцов тем, что поглаживал в кармане рубчатый стальной «лимон» — ключ к кандалам, ключ на волю, к воде, к своим…

Пополудни машинный поток на шоссе заметно поредел. Проносились небольшими группами грузовики со снарядными ящиками, штатные лимузины, мотоциклисты-связные. Да и должен же быть предел вражьей силе, не из прорвы же она.

На длинное серое авто с запасными колесами по бортам и откинутым верхом Иванцов не обратил особого внимания. Машина прошмыгнула в тоннель и уже в бетонной трубе взвизгнула тормозами. Она выехала задним ходом, остановилась на обочине.

— O, Glück muß der Mensch haben![25] — радостно вскричал человек, сидящий с водителем. Был он в салатовой безрукавке, перехлестнутой подтяжками, а когда выбрался из машины, обнаружились и смешные, до колен, брючки. Вместе с ним вылез и голенастый офицер при фуражке и витых погончиках; размял ноги и солдат-водитель. Штатский пассажир побегал вокруг Иванцова, потирая руки, затем вытащил из машины деревянную треногу, водрузил на нее кинокамеру…

Кинокамеру Иванцов видел совсем недавно — в февральский праздник, когда