Деревенская повесть - Константин Иванович Коничев

не ты последний лишаешься опоры. Довольно чужими руками жар загребать…

Собрание продолжалось гладко, только под конец разыгралась неприятная сцена между сторожем Льдиной и его женой Евстольей.

Большинство кустарок уже значилось в списке организуемой артели. А некоторые женщины, нерешительно переминаясь, говорили:

— После поступим, если у вас хорошо дело пойдет…

— Кто следующий? — выкликнул Миронов.

Воздержавшиеся отмалчивались. Молчала и Евстолья, жена Льдины.

Сначала Льдина искоса посматривал на Евстолью, потом толкнул её в бок.

— Ты чево это, опять в принцип ударилась?

— Ни во что не ударилась.

— Пишись!

— Не буду!

— Эка единоличная плетея!.. Да я все твои коклюшки топором изрублю, не дам на частника кружева плести.

— Не запугаешь! Моя воля, ныне бабье равноправие.

Видит Льдина — не справиться с женой добрым словом, ругнул её полушопотом, а в президиум крикнул:

— Пишите мою Евстолью!..

— А я не хочу!

— Насильно не можем, — сказали из президиума.

Терентий, довольный результатами собрания, вытирая на лице пот, шутя заметил Льдине:

— Ты что ж, дядя Иван, мало поработал с женой? Смотри-ка, она в хвосте у других плетётся.

— Вот я и говорю тоже самое, — как бы извиняясь, пролепетал Льдина и снова начал увещевать жену. Та не поддавалась. После долгих пререканий и ругательств Льдина сказал ей.

— Ты у меня несознательный миниум! Вот возьму да и разведусь, тогда запоёшь…

— Ми-ни-ум?! — повторили соседи.

Раздался хохот.

Евстолья не стерпела оскорбления, покинула собрание. За воротами она стояла на снегу и протирала глаза передником. Выходили на улицу Миронов и Терентий уговаривать Евстолью.

— Нет, я ему, дьяволу, не прощу: каким ведь словом неслыханным обругал при всём честном народе. Все на смех подняли… Научите, добрые люди, как на Льдину в суд подать? — всхлипывая, спрашивала Евстолья.

Терентий и предсельсовета кое-как убедили её, что муж пошутил и обижаться тут не на что.

В последний день пребывания в Беседном Чеботарёв подводил в сельсовете итоги работы совпартшкольцев. Доклад писал через копировальную бумагу в двух экземплярах: один — для Совпартшколы, другой — для укома, ещё отдельно — для укома — составил список бедняцкого актива по Ломтёвскому сельсовету с характеристиками и отдельно список кулаков для переобложения их налогом. В этот момент пришла в сельсовет Евстолья. Она застенчиво, долго и молча стояла у дверей, потом подошла к столу, за которым сидел Терентий, и, наклонившись, тихо заговорила:

— Не сердитесь уж на меня. Надумалось мне записаться в артель кружевниц. Примут ли после всех-то?

— Примут, Евстолья, примут…

XXXV

После первого года учёбы в Совпартшколе Терентий Чеботарёв на летние каникулы приехал в Устье-Кубинское.

— В отдыхе я не нуждаюсь, — сказал он секретарю волкома партии Пилатову, — а дайте мне какую-нибудь работу с заработком. Как-никак стипендия маловата, а не плохо бы на костюм заработать…

— Так что же, ступай в страхкассу, там заведующий Башкин уезжает на курорт, прими у него дела, поработай, — предложил Пилатов.

И Терентий стал заместителем заведующего страхкассой. Работа была необременительна: учитывать поступления страховых средств от учреждений и предприятий, раздавать эти средства нуждающимся — больным, престарелым, а также выдавать пособия дли новорождённых.

Перед отъездом на курорт в Алупку заведующий страхкассой, передавая Терентию главную бухгалтерскую книгу, предостерегал его:

— Дебет, кредит, сальдо, баланс, — всё это тебе, как видно, понятно. Главную книгу веди сам. Бухгалтеру Слабоумову я не доверяю, да и ты не доверяй. Работать он, правда, умеет, но личность эта, на мой взгляд, тёмная. Не доверяй. Приход — расход в главной книге веди сам.

— Ну, что ж, сам так и сам…

Чеботарёв принял книгу, толстую в переплёте, прошнурованную и испещрённую цифрами. В книге не было ни одной помарки. Заведующий страхкассой, человек весьма аккуратный, делю знал назубок.

— А что, если я напутаю без всякого злого умысла? — спросил Терентий, косо, с опаской и сознанием ответственности посматривая на увесистую книгу.

— Ничего, если разок ошибёшься, исправь красными чернилами, напиши «исправленному верить», поставь печать, только и дела.

— А что это за бухгалтер у тебя, почему ты его опасаешься? — Поинтересовался Чеботарёв.

— Не могу раскусить, — развёл руками заведующий. — Я его и так и этак, а он мычит и в откровенные разговоры не пускается.

— Пьёт?

— Пьёт, но всегда в одиночку. Уйдёт за село, напьётся, полежит, побродит одиноко, протрезвится в тогда показывается на глаза людям. Словно бы, он чего-то боится, даже сам себя остерегается.

— Не ворует? — спросил Чеботарёв.

— Боже упаси. Грубоват с посетителями, это верно, однако не вор. Одинокий — ему хватает жалования…

Страхкасса помещалась в бывшем никуличевском доме. В свободное время Терентий выходил на балкон, любовался на знакомое село, на Кубину с зелёными островами, и ему казалось, что лучше и оживлённее Устья-Кубинского нет ни одного села в Вологодчине и что древние новгородские ушкуйники не ошиблись в выборе места для поселения.

Нестерпимо жарко. Тихо на улицах села. Дремлют у своих магазинчиков частники-торгаши. Кооператив «Смычка» закрыт на обед. В переулках, в тени прячутся от жары и оводов телята и козы. На окраине села видно опустелое пастбище: коровье стадо вброд и вплавь переместилось за Кубину на заливные луга, обрамлённые серебристым ракитником. Терентий долго любуется на окрестности села и думает: «Как хорошо здесь летом, особенно вон там, в пожнях, где уток тьма-тьмущая, а рыбы в реках и заливах по подозерью вдоволь. Но охота на уток до первого августа под запретом, зато рыбу можно ловить в любое время сколько угодно!». И Терентий задумывается, кого бы взять себе в напарники, да в лодке с бредничком съездить в первое воскресенье половить рыбёшки? Он идёт с балкона в контору страхкассы.

За перегородкой бухгалтер рычит на пришедшую старушку-пенсионерку:

— Эх, бабка, бабка, какая ты убыточная. Умирать тебе пора, а ты за пенсией тянешься…

— Бог смерти не даёт, дитятко.

— Ну? А ты бы залезла на колокольню, да грохнулась бы оттуда, и делов только.

— Попробуй, дитятко, сям этак-то.

Терентий кинулся за перегородку. Бухгалтер замолк. Старушка, получив какую-то справку, недоверчиво посмотрела на Слабоумова, ушла.

— Товарищ бухгалтер, зачем ты посетителям грубишь? — повысив голос, спросил Терентий. — Возраст у тебя солидный, пожалуй, тоже скоро на пенсию; на вид человек серьёзный, а говоришь женщине такие глупости…

— Я её давно знаю, часто сюда ходит, наплевать.

И бухгалтер, не поднимая глаз на Чеботарёва, достал из кармана пиджака горсть зелёных стручков гороха, начал жевать, смачно чавкая.

— Не хотите ли, скушайте горошку, — предложил он вежливо.

«Где я его видел? Где я мог слышать этот голос?» — старался вспомнить Терентий, пристально посматривая на бухгалтера. Но как ни свежа, как ни крепка у него память, ничего подходящего Терентий вспомнить не мог.