Рабочие люди - Юрий Фомич Помозов

безуспешны. Враг изменил тактику, и теперь ведет штурм с флангов. Сосредоточение фашистов перед атакой происходит в здании Военторга и в доме на Солнечной улице. Немцам удается вплотную приближаться к стенам. Отбиваемся последними гранатами. Часто в ход идут кирпичи. Положение явно угрожающее. Срочно требуем посылки двух станковых пулеметов и боеприпасов, особенно гранат Ф-I».

«Последние два дня враг штурмует нас со стороны Республиканской улицы. Этот участок нашей обороны наиболее уязвим. Принимаем самые энергичные меры для его усиления. А пока просим прислать минометы».

«Легко ранены Павлов, Иващенко, Ромазанов, Черноголов, тяжело — Сабгайда и Хаит. Нуждаемся в людском пополнении. Попутно сообщаем: присланные с посыльными два патронных ящика опустели во время последнего боя. Вынуждены выделить бойца специально для поиска оброненных патронов. Без хлеба и консервов можно держаться, без патронов — едва ли».

«Никаких душевных сил недостает видеть страдания голодающих детишек, женщин и стариков в подвале! Приступили к прорытию хода сообщения в сторону мельницы. Это ускорит эвакуацию городских жителей. Работы ведем по ночам, в лежачем положении. Продвигаемся вперед медленно: грунт попался твердый. Долбим его кирками и вырубаем топорами. Для вывозки земли используем патронные ящики с привязанными к ним концами веревок: за один вытаскиваем груженый ящик, за другой волочим уже пустой».

«Сегодня со стороны Республиканской улицы появились два фашистских танка и открыли огонь по западной стене дома. Бронебойщик Ромазанов тотчас же занял отсечную позицию. Первым же выстрелом из своего ПТР он поджег один танк, а другой обратил в бегство. Так что считаю вправе ходатайствовать о вручении Ромазанову нагрудного гвардейского значка „Лучший стрелок“».

«Старшиной Мухиным в одной из комнат обнаружена бутыль с касторовым маслом. Просим с посыльным прислать пшеничной муки для выпечки блинов».

«Вчерашней ночью, во время тумана, фашистами скрытно сооружена баррикада на противоположной стороне площади. Все подступы к дому и все его окна взяты под прицел вражеских автоматов и пулеметов. Однако баррикада просуществовала только день. Бронебойщики отделения А. А. Сабгайды, три неразлучных „сабгайдака“ — казах Мурзаев, таджик Турдыев, узбек Тургунов — сожгли ее бронебойно-зажигательными патронами».

«По подсчетам рядового Сукбы, раньше немцы выпускали по нас 100–120 мин и снарядов ежедневно. Но в последнюю декаду октября их суточная огневая „норма“ доведена до 200 мин и снарядов. Напрашивается вопрос: когда же наконец будет налажено надежное прикрытие Дома Павлова со стороны нашей артиллерии, как дивизионной, так и армейской?»

«Со словами „на миру и смерть красна“ погиб наш доблестный автоматчик А. Александров. Убиты Идель Хаит и Бондаренко».

«Сообщаем интересующие вас подробные сведения по поводу налета „катюш“.

Сегодня перед рассветом, после ураганного артиллерийского и минометного обстрела, под прикрытием нескольких танков, гитлеровцы ринулись на штурм Дома одновременно с трех сторон. Не считаясь с потерями, они все ближе подступали к дому, и особенно успешно — с восточной его стороны. Мы отстреливались из подвальных бойниц, из всех оконных амбразур, в том числе и запасных. Ради экономии патронов в дисках били по врагу одиночными выстрелами. Вскоре, из-за нехватки пулеметных лент, смолк один „станкач“, за ним — другой. Тогда в фашистов полетели гранаты, и опять в ход пошли кирпичи. Но вот и гранаты кончились. Мы стали готовиться к рукопашной схватке. Коммунист Иващенко штыком нацарапал на стене клятву: „Гвардейцы умрут, но врага не пустят“. В это самое время на площади и на прилегающих к ней улицах взвились фонтаны сплошных разрывов. Тяжелый гул потряс весь наш дом. Мы были оглушены и сначала не могли понять, в чем дело. Потом Павлов крикнул: „Братцы, „катюша“!“ И мы стали обниматься на радостях. А когда огневой налет прекратился, увидели частые воронки. Их было так много, что невозможно было подсчитать всех убитых, засыпанных и разорванных в клочья гитлеровцев. От танков же осталось одно обгорелое железо».

«Ход сообщения прорыт! Сегодня, с наступлением сумерек, начнем вывод городских жителей из опасной зоны. Просим заранее наметить порядок их следования до волжского причала и при встрече разъяснить необходимость переправы на левый берег, так как многие горожане, особенно из стариков, не желают покидать Сталинград».

VII

На славу удался ход сообщения к мельнице, к штабу батальона! Так что ходи по нему чуть ли не в полный рост, таскай сколько хочешь ведер чистой воды с Волги, волочи по сухому гладкому днищу ящик за ящиком с патронами и минами да знай себе носи мешки с харчем — и все-таки будешь неуязвим!

Очень, кажется, тоненькая жилочка, этот ход сообщения, а вдоволь стало боеприпасов, воды, хлеба. Частенько приносили газеты, и Глущенко, оседлав свой солидный щербатый нос очками, сказав обычную фразу: «Газета, як чоловик, все расскажет, дэ що робится на билом свити», принимался вслух читать сводки Советского Информбюро, в которых сообщалось о приостановке вражеского наступления на многих фронтах и о тяжелых кровопролитных боях на улицах Сталинграда.

Скоро пришли связисты — бойкие, речистые ребята в новеньких, с иголочки, шинелях и шапках-ушанках. Они протянули провода через нейтральную полосу, и теперь в штабе то и дело позванивал телефонный аппарат, а лейтенант Афанасьев, взяв трубку, спокойно и внушительно отзывался: «„Маяк“ слушает». За связистами явились минеры — люди пожилые, почтенные, все, как один, немногословные, со скупыми движениями, но в тех же, что и у связистов, шапках-ушанках — предвестниках зимы. В течение двух ночей они заминировали все подступы к дому. И фашисты, почуяв недоброе, отныне не решались часто атаковать — больше предпочитали огрызаться из окопов и траншей, причем, как отметил дотошный Сукба, они уже выпускали за сутки всего 90 — 100 мин и снарядов. «А это что-то значит! — подводил баланс солдат-бухгалтер. — Похоже, нехватка у немцев боеприпасов».

Благодаря ходу сообщения круто изменился быт всего гарнизона. Достаток воды надоумил санинструктора Калиныча оборудовать санблок в восточной секции подвала, там, где недавно жили горожане. И закурчавился мирный домовитый дымок! В одном цинковом баке грелась вода для мытья, в другом — кипятилось белье.

— Будто заново родился! — сиял гладким и глянцевым, как стеклышко, лицом распаренный Ромазанов и подталкивал плечом темнолицего Турдыева: — Иди, иди, басурманин! Сразу красавцем станешь! Каждая волжаночка в тебя влюбится!

Турдыев мрачно возражал:

— Не хочу быть красивым, хочу быть страшным.

— Это почему? — недоумевал Ромазанов.

— Хочу, чтоб немцы пугались. Хочу грязным стоять на посту.

— Лишняя забота! — успокаивал Ромазанов. — Они и так тебя пугаются, как из бронебойки шарахнешь.

Наступило 7 ноября. Фашисты не атаковали — притаились, хотя по соседству шли бои. Было решено устроить праздничный обед в помещении штаба. На обед пришел политрук роты