Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

Через несколько часов в комнату втолкнули Шуру. Она была избита, истерзана, вся в крови.

— Негодяи, догадались, — прошептала девушка опухшими губами. — Собак пустили по следу. — И потеряла сознание…

Харьяс, Аня и Варя уложили подругу в постель, обработали ее раны, переодели. И всю ночь просидели рядом с ней не сомкнув глаз.

Шуру должны были отправить в концлагерь. Но, очевидно, решив дать предметный урок остальным узникам, оставили здесь, в лагере, но несколько дней продержали в карцере по колени в ледяной воде. Шура харкала кровью, с трудом поворачивалась в постели, у нее стали опухать суставы рук и ног. Жак Кутюрье, осмотрев ее, сказал:

— Отбили легкие, вызвали ревматизм. О негодяи! Когда же все это кончится? — на его глазах заблестели слезы.

Больных среди обитателей лагеря становилось все больше. Сказывалось хроническое недоедание, тяжелый труд.

Все, кто еще мог ходить, добровольно брали на себя обязанность заботиться о занемогших товарищах.

Французы договорились между собой — третью часть продуктов, получаемых с родины, отдавать русским, в первую очередь больным.

— Жаннет, — как-то обратилась к француженке Харьяс, — вы не знаете, почему в последние дни так бесятся немцы?

— Ваши войска под Кенигсбергом разгромили армию Гитлера и сразу оказались возле Штеттина, — объяснила Жаннет.

— Это правда? Откуда вы знаете?

— У наших друзей из другого лагеря есть радиоприемник. На заводе во время обеденного перерыва они рассказывают нам о новостях на фронте.

Харьяс показалось, что у нее за спиной выросли крылья.

Вскоре весть о поражении гитлеровской армии в Восточной Пруссии облетела всех иностранцев, согнанных на принудительные работы в Росток. Советских граждан поздравляли французы, бельгийцы, голландцы, венгры, югославы, норвежцы…

Теперь уж никто не сомневался, что скоро, совсем скоро придет весть о крахе немецкой армии. Советские войска освободили Варшаву, Познань, взяли Бреслау, Франкфурт на Одере… Дошли до границ Большого Берлина…

В барак вбежала, запыхавшись, Аня. Едва переводя дух, она распахивала двери комнат и кричала:

— Девчата, девчата, наши… Наши танки идут! — и бросалась целовать всех, кто был в комнате. Потом бежала дальше. Ее понимали не вдруг. Вернее, не сразу верили в услышанное: после стольких лет неволи не просто было представить себе, что по ненавистной земле фашистов идут наши танки! А с ними освобождение…

Но Аня успела все это понять, прочувствовать. И несмотря на недоверие в глазах подруг, весело тормошила их, хохотала, целовала всех подряд. А когда вбежала в свою комнату, силы сразу покинули ее, она повалилась на постель и зарыдала.

Но тут же спохватилась — ведь наши идут, как можно здесь оставаться! — кинулась обратно из комнаты, крича:

— Девочки, милые, советские танки идут! Быстрее пойдемте встречать наших!

Вслед за ней, впереди нее уже бежали узницы лагеря. Топот их ног становился все гуще, сильнее, торопливей. Аню догнала Варя.

— Неужели это правда, Анечка? — все еще с сомнением спросила она.

— Правда, правда, сама видела. Вся комендатура и охрана лагеря уже разбежались, — на ходу, счастливо улыбаясь и вытирая мокрые глаза, сообщила Аня. — А где Дуся, то есть Харьяс?

Девушки теперь уже знали, что их старшая подруга и наставница — бывшая военнослужащая, жена командира подполковника Чигитова.

— Шуре суставы натирает, — ответила Варя. — Сейчас прибежит.

Шура до сих пор не поправилась от зверских побоев и карцера.

Особенно плохо она чувствовала себя весной и осенью, у нее обострялся ревматизм, опухали, становились очень болезненными суставы. Жак Кутюрье доставал и приносил ей противорецидивные средства. Все боялись, как бы немцам не стало известно, как она плоха. С людьми, которые не могли работать, они расправлялись безжалостно.

— Ну, теперь я тоже сбегаю, посмотрю, правда ли, что наши идут, — сказала Харьяс, закончив массаж и торопливо вытирая руки о тряпку.

По лицу Шуры потекли слезы.

— Ты что это, Шурочка?

— А я даже не могу их встретить…

— Ничего, ничего… Если наши пришли, значит — победа. Значит, нас вот-вот отправят домой. А там не пропадешь: положат в больницу, потом направят на курорт, на юг к Черному морю… Ну, я побежала. — Харьяс наклонилась над опечаленной подругой, поцеловала ее в щеку. — Вернемся, все расскажем.

Шура чуть заметно кивнула головой. Ее лицо было бледно-серым, как наволочка подушки.

У ворот лагеря собралась огромная толпа. Над ней бурлила ликующая многоязычная речь.

— Надо немедленно выбрать старшего и взять управление лагерем в свои руки! — предлагали одни.

— Придут советские военачальники, сами назначат коменданта, — возражали другие.

— Надо проверить, не остался ли здесь кто из немцев. Их нужно арестовать!

Группа мужчин-французов тотчас направилась к зданию комендатуры. Через несколько минут они вернулись, кроме нарукавных повязок с фашистской свастикой там им никого и ничего обнаружить не удалось. Несомненно, вся комендатура лагеря сбежала заблаговременно, когда узники были на заводе. Вслед за ними исчезла и охрана.

У Харьяс радостно забилось сердце: значит, и негодяй Явушкин увязался за своими хозяевами, и ей можно уже не бояться где-то встретиться с ним. А ведь однажды она чуть не столкнулась с этим гнусным человеком: после смены он выходил вместе с их колонной с заводского двора. Не все узники знали, что он из России. Ей показали на него, сказав:

— Самый жестокий из охраны. А похож не на немца, скорее на японца, что ли…

Харьяс только и ответила:

— Придет время, он заплатит за все.

С востока, по широкой магистральной дороге, лязгая гусеницами, уверенно и внушительно двигалась танковая колонна. Сорвав с голов платки, шарфы и размахивая ими как флажками в день праздничной демонстрации, бывшие узницы побежали навстречу советским танкам.

Харьяс догнала девчат на повороте дороги к шоссе, ухватила за руку Аню, едва передохнув, попросила остановиться, — в последнее время у нее появилась одышка.

Но Аня, вся во власти охватившей ее радости, не поняла или не расслышала слов подруги. Она, на миг приостановившись, крепко сжала узкую кисть Харьяс и побежала дальше, весело стуча по камню деревянными подошвами башмаков.

Чигитова постояла две-три минуты, пропуская бегущих мимо мужчин и женщин, и уже не так быстро, как вначале, держась за сердце, пошла на восток. Она не спускала глаз с приближающихся танков. Вот из первого заметили толпу людей. Он остановился. Из люка вылез и соскочил на землю молодой майор. Его мгновенно окружили бывшие узники. Их звонкие, взволнованные голоса заглушали слова командира, который, очевидно, расспрашивал о немецких войсках, потому что люди, перебивая друг друга, показывали в стороны города Висмара, находящегося в тридцати пяти километрах к западу от Ростока. В том направлении отступали остатки разбитых гитлеровских частей.

Один