Сотворение мира.Книга первая - Закруткин Виталий Александрович

Глаза Дмитрия Даниловича потемнели. Разговор явно ему не нравился. С раздражением протирая пахнувшую йодом склянку, он проговорил сердито:

— Надо сначала на хлеб да на штаны заработать, а потом идти учиться. Подумаешь, дети! Их у нас не один и не двое, а, слава тебе господи, четверо, и все на отцовской шее. Разве вытянешь ихнее ученье? Шутка ли!

— Может, Митя, тебе в городе место дали бы? — спросила Настасья Мартыновна. — Устроился бы фельдшером в больнице, и с детьми было бы легче: школа под боком. Куда лучше!

— А жрать что? — взорвался Дмитрий Данилович. — Мелешь сама не знаешь о чем! Попробуй прокорми такую ораву, они тебя с потрохами съедят. И так еле концы с концами сводим. Тому сапоги, тому полушубок, тому шапку, душу они из меня скоро вытянут…

Он побегал по комнате, успокоился и заговорил, смягчаясь:

— Насчет детей ты, Настасья, не тревожься, дети будут учиться, только не все сразу. Вот Андрей в будущем году окончит семилетку, вернется домой, побудет у нас год или два, в работе поможет. А Роман тем временем поедет в Пустополье школу кончать. Так они поддержат один другого и в люди выйдут. Иначе у нас ничего не получится — не управимся в поле.

— А если принанять кого-нибудь на время уборки? — робко спросила Настасья Мартыновна. — Вон у Шабровых сколько девчат, и у дяди Луки людей полон двор — они охотно помогли бы, да и взяли бы недорого.

Дмитрий Данилович вновь налился злостью:

— Хорош фельдшер, который наемной силой пользуется! Нет, Настасья, не суй нос в эти дела, тут я без твоих советов разберусь…

И все же разговор с женой заставил Ставрова задуматься. Его план поочередного отъезда детей был бы хорош в том случае, если б его приняли дети. А они, может, свое запоют. Пока были поменьше, из них любую дурь можно было палкой вышибить. Теперь не то. Андрей почему-то редко стал писать, Роман спит и видит школу, — все может рассыпаться. «Надо поговорить с Длугачем», — решил Дмитрий Данилович.

В субботу, перед вечером, Дмитрий Данилович пошел в сельсовет. Веселый, чуть-чуть выпивший Длугач разговаривал с Гаврюшкой Базловым, квартирантом Тютиных. Празднично одетый Гаврюшка стоял у окна, скрестив на груди руки. На лице его блуждала трусоватая усмешка.

Садись, товарищ фершал, — Длугач кивнул Дмитрию Даниловичу, — а мы тут с гражданином Базловым разговор кончим.

Он смахнул с красной скатерти крошки махорки, перекинул ногу на ногу и уставился на Гаврюшку:

— Так что, дорогой товарищ, крути не крути, а работать тебе придется. Как же иначе? Сидишь ты на территории Огнищанского сельсовета почти три года, а чем занят — неизвестно.

— Как же так неизвестно? — обидчиво поджал губы Гаврюшка. — Я ежедневно повышаю свое политическое самообразование и к тому же, состоя на квартире у гражданина Капитона Тютина, занимаюсь домашним хозяйством.

Длугач захохотал, завертел головой:

— Видали вы этого типа? Он занимается домашним хозяйством! Ты баба, что ли? Знаем мы твое занятие. Дурачок Капитошка батрачит у кулачков, а ты на Тоську поглядываешь, подкатываешься к ней — вот и все твое домашнее занятие.

— Напрасно вы мне наносите оскорбление, — пробубнил Гаврюшка. — Советская власть не разрешает вмешиваться в такой индивидуально-личный факт, как мои отношения с Тоськой. Это уж моя собственная драма…

Хлопнув кулаком по столу, Длугач закричал:

— Хватит! У меня нету времени слухать эту муру! На территории Огнищанского сельсовета я не потерплю ни одного паразита! Ясно? Через три дня примай избу-читальню — и весь разговор, а не хочешь — выматывайся с территории, иначе арестую как буржуазного паразита и спекулянта. Понятно?

Базлов постоял, подумал и спросил, шагнув к столу:

— А скажите, пожалуйста, какой денежный оклад мне будет положен за культурное руководство избой-читальней? Это первое. И второе — смогу ли я в этой самой избе, конечно в свободное время, проводить такие политические мероприятия, как модная стрижка, бритье посетителей, массаж, завивка и тому подобное?

— Это дело не мое, — нахмурился Длугач. — Если кругом будет чисто и волосья по полу не будут раскиданы — действуй, все же польза какая-то будет. А что до денег, то получать ты будешь тридцать целковых в месяц. Ясно?

— Вполне. Имею честь кланяться.

Когда Базлов ушел, Дмитрий Данилович с удивлением взглянул на Длугача:

— Вы серьезно хотите поручить избу-читальню этому человеку? Он ведь безграмотный и лодырь.

— Лодырь, это верно, — согласился Длугач, — но человек он грамотный. Слыхал, какие словечки заворачивает? Я и то в таких словах не разбираюсь, а он, гляди, прямо как докладчик разговор ведет.

Дмитрий Данилович не стал спорить.

— Я к вам по делу, Илья Михайлович, — сказал он, — хочу посоветоваться насчет одного вопроса. Детей мне пора отправлять в семилетку, а в поле работать будет некому. Если я весной и осенью принайму человека, не будет ли на это возражения?

— Видишь, товарищ Ставров, — подумав, сказал Длугач, — к тебе, конечное дело, Советская власть отношение имеет особое, поскольку ты фершал, трудящий работник по медицине. Это твое главное занятие, и ты за него ответственный. Значит, в трудный хозяйственный момент ты имеешь полное право нанять человека для помощи по земельному наделу, законно полученному тобою, обратно же, от Советской власти. Ясно? Тут никаких возражений быть не может. А все же я тебе не советую наймать посторонних. Почему? Потому что по всей деревне и по хуторам треп пойдет, что, дескать, огнищанский фершал батраков держит и окулачивается. Ясно?

— На чужой роток не накинешь платок, — попробовал возразить Дмитрий Данилович, — а положение у меня очень трудное. Вернуть вам земельный надел я не могу, этой землей вся семья кормится. Послать детей учиться — работать некому, а держать при себе — дураками останутся, неучами. Что хочешь, то и делай.

Длугач неопределенно хмыкнул. Фельдшер ему нравился, он считал Ставрова умным и порядочным человеком, но в его беде председатель, как видно, ничем не мог помочь.

— Ты попробуй в супряге поработать, — сказал он. — Соседи у тебя вроде ничего, тот же дед Колосков или кто из братов Кущиных. Подмогни им, а они тебе подмогнут, оно дело и пойдет веселее.

— Кой черт веселее! — махнул рукой Дмитрий Данилович. — Весной я засеял весь свой яровой клин за десять дней, а с соседями будешь месяц валандаться, бегать с одного поля на другое…

— Оно так, а только соседи тебе нехватку рабочих рук возместили бы, вам с жинкой и на отработку ходить не довелось бы. Дай Колоскову или же Сусаку своих кобылиц, нехай вспашут ими десятин десять, а сами тебе своим трудом отработают.

— Нет, уж буду как-нибудь выкручиваться один, — сухо сказал Ставров. — А то с соседями только свяжись — хлопот не оберешься. Да и коней загоняют. Что им, жалко, что ли? Не своя же худоба, чужая…

Вздохнув, Длугач, поднялся со стула, провел пальцем по усам.

— У меня, брат фершал, у самого хлопот полон рот, не знаю, за чего браться. Все мосты приказывают поправить, лес надо завезти для ремонта сельсовета, разных сводок да сведений цельную гору понаписать… А тут, как на грех, еще одна хвороба навязалась на мою голову…

Он притворил дверь плотнее и заговорил вполголоса:

— Третьего дня вызывали меня в волость, к товарищу Долотову. Захожу, а у Долотова в кабинете уполномоченный гепеу с уезда сидит. Как только я на порог, он зараз до меня. У вас, говорит, товарищ Длугач, на территории сельсовета крупный контрреволюционер хоронится, один белогвардейский полковник по фамилии Погарский. Будто этот полковник в Киеве жил, и к нему Пилсудский своих агентов из Варшавы засылал. Опосля, мол, след полковника нащупали, и он сбежал с Украины, до нас в уезд перебрался. Теперь вроде есть слушок, что он в Огнищанском сельсовете пребывает, будто видали его тут…

Вытащив из кармана висевшей на стуле кожанки кисет с махоркой, Длугач свернул цигарку, сунул ее в неизменный вишневый мундштучок, закурил и уставился на Ставрова.