Сотворение мира.Книга третья - Закруткин Виталий Александрович

— В болото противник не полезет, он будет рвать нашу оборону танками. И форсировать реку попробует именно вот здесь, у моста. Значит, подступы к мосту надо держать до последней возможности.

Генерал повернулся к майору Плахтину, командиру полка:

— Какой батальон оставлен для обороны этого участка?

— Первый, капитана Ставрова, — ответил майор и добавил: — Ставров здесь, товарищ генерал, вот он.

Командир дивизии посмотрел на смуглого, горбоносого Романа и снова обратился к Плахтину:

— Выдержит?

— Если поубавит лихости и поймет, что оборона в данном случае гораздо важнее бесшабашных атак, должен выдержать, — сказал майор.

— А что он?.. Воюет по методу «сарынь на кичку»?

Майор Плахтин не сумел скрыть усмешку.

— Такой грех за ним водится. Выдержки маловато. Под Смоленском чуть не угодил в штрафную роту.

— За что? — насторожился генерал.

— За то, что ударил интенданта третьего ранга, не обеспечившего батальон боеприпасами.

— Вон ты какой! — удивленно протянул генерал, продолжая пристально разглядывать Романа. — А почему молчишь?

— Не имею права оспаривать характеристику, данную мне командиром полка, — резко сказал Роман. — А что касается отведенного нам района обороны, то удержать его мы постараемся, но для этого надо было только дать нам хоть три-четыре миномета и добавить пулеметов.

— Хорошо, все это получишь сегодня, — пообещал генерал. — Кроме того, с восточного берега тебя будет поддерживать артиллерия, там у нас три батареи. Установи с ними надежную связь. Имей в виду, этот разрушенный мост — стык с соседней дивизией. Тебе все ясно?

— Ясно, товарищ генерал, — ответил Роман. — Мне нужны еще патроны и гранаты. Гранат прошу подбросить тысячи три.

— А если не дадим столько? Опять кому-нибудь морду набьешь?

Роман нахмурился, покусывая отросшие усы, сказал со злостью:

— Если уцелею, обязательно набью, товарищ генерал. Мне мои бойцы дороже, чем сволочная морда какого-нибудь разгильдяя или труса.

Немолодой генерал поднялся, кряхтя, с табурета, протянул Роману свою широкую крестьянскую руку.

— Ладно, капитан, иди. До мордобоя мы не допустим, гранаты дадим. — И, тяжело вздохнув, добавил: —? Продержись, сынок, трое суток…

…Лежа теперь на сколоченных из досок нарах, Роман думал: «Трое суток — срок немалый… В батальоне осталось двести тридцать человек… Что ж, будем держаться. Надо держаться».

Вспомнилась Леся, но он досадливо отмахнулся от этой мешающей ему мысли, успокаивая себя тем, что Леся — она по его просьбе уехала в Огнищанку — находится вне опасности: под надежной опекой его стариков с ней ничего не случится.

На батальонном КП кроме Романа находился ефрейтор Вячеслав Латышев, студент-историк из Ленинграда, близорукий белесый юноша с тонкой мальчишеской шеей. В первые дни войны он добровольцем ушел на фронт.

Скосив глаза, Роман взглянул на ефрейтора. Тог, сидя на сосновом обрубке у телефона, как всегда, читал какую-то толстую книгу.

— Чего нового слышно, Слава? — спросил Роман.

Латышев поднял голову, сверкнул своими очками.

— Ничего, товарищ капитан. По-прежнему фрицевская «рама»[7] висит над нашим расположением.

— Понятно, — сказал Роман. — Значит, скоро начнутся новости.

— Вы бы покушали, — напомнил ефрейтор. — Каша совсем остыла.

Роман откинул шинель, поднялся. Сквозь погребную отдушину, заменявшую окошко, пробивался желтоватый луч утреннего солнца. Хотя из погреба еще вечером выбросили все покинутое хозяевами, в нем стойко держались запахи гнилого картофеля, кислых солений и сырости.

— Ты вот что, — сказал Роман ефрейтору, — через часок подогрей эту пищу богов, а я тем временем обойду окопы, посмотрю сам, что где делается.

— Нет, товарищ капитан, натощак я вас никуда не пущу. — Ефрейтор вскочил с обрубка. — Пока вы умоетесь, завтрак будет разогрет.

Слава Латышев обожал своего комбата за безудержную отвагу, за доброе отношение к солдатам и независимый, полный достоинства тон в разговоре с любым начальством.

— Ладно, Слава, — сдался Роман, — грей свою кашу. Только побыстрее.

Однако позавтракать не удалось. Девятка «юнкерсов» начала бомбежку боевых порядков батальона. Сразу же заговорила и немецкая артиллерия. Роман кинулся по ступенькам вверх, распахнул низкую дверь. Все вокруг скрежетало, гудело, сверкало взрывами.

— Давай мне первую! — крикнул Роман вниз. Подождав несколько минут, вновь закричал: — Ну, что там?

— Ни с одной из рот связи нет! — взволнованно ответил снизу Латышев.

Роман выскочил из погреба, приказал укрывшимся в щели связистам искать обрыв провода, а сам побежал по ходу сообщения. Бомбардировщики улетели, но артиллерийский налет продолжался. На земле чернели воронки. Две хуторские избы были снесены до основания. В окопах третьей роты потери оказались небольшими — двое раненых. Командир роты, недавно выпущенный из училища лейтенант Быстров, доложил:

— Немец все время бьет с недолетом. А наши пушки на том берегу почему-то совсем молчат.

— Дойдет дело и до наших, — отрывисто бросил Роман. — Следите за левым флангом. Перекантуйте туда еще один пулемет.

Он успел добежать до окопов первой роты. Это место у разрушенного моста было самым уязвимым. Уже занятая немцами возвышенность перед фронтом роты позволяла их танкам атаковать здесь сверху вниз. И река возле моста оказалась мельче, а стало быть, удобнее для форсирования.

Первой ротой временно командовал старшина из пограничников Харитон Шматков, спокойный крепыш, дважды побывавший в окружении. Романа он встретил по всей форме. Стал навытяжку, коснулся рукой козырька зеленой своей фуражки и отрапортовал хриплым басом:

— Товарищ капитан! Первая рота готова отразить атаку противника. Потерь пока нет.

— Ты, Шматков, когда-нибудь снимешь с головы мишень? — спросил Роман. — В такой фуражке немцы возьмут тебя на мушку вне очереди.

Старшина угрюмо сдвинул густые брови.

— Фуражку я не сниму, товарищ комбат. Фрицы брешут, что они начисто перебили всех пограничников. Пускай же полюбуются, что старшина погранвойск Шматков жив-здоров и сражается с ними.

Оказавшиеся поблизости солдаты одобрительно засмеялись. И все же, как это всегда бывает перед боем, на обветренных их, темных лицах угадывалось выражение напряженности и тревоги. Все они то и дело поглядывали на освещенный утренним солнцем луг с порыжевшей травой, с болотцами по западинам и редким низким камышом вокруг них — оттуда в любую минуту могли появиться немцы.

До окопов донесся отдаленный гул.

— Танки, товарищ комбат, — определил Шматков.

— Да, они, — подтвердил Роман. — Смотри, старшина, держись. Растопырь руки и сожми оба фланга в кулаки. Фрицы обязательно полезут на фланги, а ты их кулаками под дыхало! Понял?

— Так точно, — ответил Шматков. — Подходы к переднему краю у меня минированы. Ночью хлопцы успели девяносто штук поставить.

— Проверь связь!

— Связь есть! — крикнул кто-то из блиндажа.

— Где политрук? — поинтересовался Роман.

— Он на левом фланге…

Роман окинул взглядом приникших к брустверу солдат. Они уже не обращали на него никакого внимания, потому что все были устремлены туда, откуда вот-вот должны появиться танки. К Роману пришло убеждение: «Эти выстоят. Здесь, в первой роте, все, что можно было подготовить к встрече противника, готово: связки гранат и темные бутылки с зажигательной жидкостью в нишах, под руками, пулеметчики и расчеты противотанковых ружей на местах, а самое главное — собрана и сжата в тугую пружину воля уже не раз обстрелянных, уставших в боях, но не растерявших твердости духа солдат».

— Я иду к себе на командный пункт, — как можно громче и спокойнее объявил Роман. — За боем буду следить оттуда и, если понадобится, подопру вас пушками и минометами. Держитесь! Приказа на отход не будет…

…Немецкие танки показались чуть правее моста. За ними неторопливой рысцой бежали автоматчики. Танки издалека начали обстрел соседа, и Роман почувствовал, что тому надо помочь теперь же, сразу, не теряя ни одной секунды, иначе подставишь под удар свой правый фланг и окажешься обойденным.