Доченька - Дюпюи Мари-Бернадетт

В первые месяцы пребывания на новой службе Мари казалось, что ей никогда не переделать всю работу по дому. Дни пролетали для нее, как одно мгновение.

Девочка вставала в шесть утра, быстро приводила себя в порядок, надевала фартук и спускалась готовить завтрак, который должна была подать к восьми. В семь часов в кухню с сияющими от радости глазами входил Пьер. За чашечкой напитка из корней цикория дети немного болтали, а потом мальчик возвращался на ферму. Мари же принималась за уборку по заведенному порядку: сначала в столовой, затем в гостиной, в спальне мадам Кюзенак и только потом — лестницы и вестибюль.

Хозяин и хозяйка дома спали в отдельных комнатах, что очень удивляло девочку. Жан Кюзенак строго-настрого наказал прислуге: никто не смеет заходить к нему в спальню без его разрешения.

После полудня Мари мыла посуду, подметала задний двор, стирала полотенца. По многу раз в день ей приходилось доставать из колодца воду — тяжелая работа, которую на ферме всегда выполнял Пьер.

Вечером, несмотря на усталость, Мари с нетерпением открывала очередной роман, сгорая от желания узнать, что же случится с героями дальше. Перелистывая страницы, девочка знакомилась с далекими странами, особенностями парижской жизни, любовными перипетиями, узнавала слабые и сильные стороны человеческой натуры…

В воскресенье после полудня для Мари наступало прекрасное время полной свободы. Девочка рвала на лугах цветы и прятала букетики под изгородью, а на обратном пути их забирала. Нанетт и Пьер поджидали ее у фермы. Мальчик шел вместе с ней в городок, а его мать, наскоро обняв «свою крошку», довольствовалась тем, что торопливо пересказывала ей последние сплетни.

Когда Мари думала о Пьере, ее сердечко начинало стучать чаще. Худенький мальчик превратился в высокого широкоплечего юношу, гордящегося пробивающимися уже усиками.

А вот Жан Кюзенак поглядывал на сына своих фермеров с беспокойством. Чтобы быть поближе к Мари, Пьер в апреле попросил муссюра взять его вместо Алсида ухаживать за лошадьми. Кроме того, он заявил, что ему вполне по силам заготавливать дрова.

На просьбу юноши хозяин ответил категорическим отказом:

— Алсид знает моих лошадей лучше меня самого. Ему всего пятьдесят, и он на работу не жалуется. Когда ты мне понадобишься, Пьер, я тебя позову. А пока продолжай помогать отцу…

Вечером в кухне господского дома разочарованный Пьер рассказал об этом разговоре Мари и добавил сердито:

— Он ревнует, наш мсье Кюзенак! Поклянись, Мари, что он относится к тебе уважительно и не просит ни о чем нехорошем!

— Клянусь, Пьер! Он очень добр ко мне.

Все-таки она старательно отводила взгляд. Пьер ревновал ее ко всем мужчинам в городке. Как же рассказать ему о том, что доброта мсье Кюзенака по отношению к ней временами переходит общепринятые границы? Она подозревала, что именно хозяин дома приносит ей грелку, потому что сосуд с теплой водой появлялся в ее постели каждый вечер на протяжении всей зимы. Однажды в воскресенье, когда Мари вернулась в дом с фермы, где гостила, она поняла, что кто-то поднимался в ее каморку на чердаке. На месте маленького шаткого столика теперь стоял письменный стол с ящичками, а на нем лежал бювар из зеленой кожи.

Странным образом получала она и свою плату. В конце каждого месяца под подушкой девушка находила конвертик с банкнотами. В первый раз сумма показалась ей огромной. Амели Кюзенак никогда не поднималась к ней наверх, но Мари, чувствуя себя при этом виноватой, все же приобрела привычку складывать деньги в жестяную коробочку и прятать ее под кроватью. Осознание того, что у нее теперь есть свое собственное «маленькое сокровище», иногда мешало девочке заснуть.

Она не осмеливалась сказать об этом Пьеру, но временами задумывалась о том, не пытается ли Жан Кюзенак ее задобрить или не планирует ли заставить себя полюбить, когда она, достигнув определенного возраста, сможет ответить на его «авансы».

В свои шестнадцать Мари была высокой, стройной и очень симпатичной девушкой. Она доверила свои страхи Нанетт, умоляя не рассказывать об этом Пьеру.

Добрая женщина, невзирая на глубокое уважение к муссюру, посоветовала ей быть настороже:

— Вообще-то такие делишки не в характере нашего мсье Жана! Хотя… С такой-то женой кто знает, что может прийти ему в голову? А ты такая хорошенькая… Можешь мне верить, моя крошка, случается, что хозяева затаскивают таких вот молоденьких служанок, как ты, в темный угол, чтобы поцеловать, а ночью приходят уже за другим… Тех, кто сопротивляется, быстро выставляют за дверь, и девушке приходится искать другое место. В конце концов наступает день, когда она уступает… А теперь слушай меня: если мсье Жан осмелится к тебе прикоснуться, передай ему от меня, глядя в глаза…

Бледная от волнения Мари напрягла слух, чтобы не пропустить ни слова из того, что прошептала Нанетт:

— Скажи ему: «Вспомните Волчий лес!» — и все. Слово Нанетт, он больше тебя не тронет!

Сколько раз Мари мысленно возвращалась потом к этой фразе! Что произошло в Волчьем лесу? И если Нанетт что-то знает, почему она не хочет ей рассказать? В воображении Мари, подпитанном множеством прочитанных романов, рождались тысячи предположений, но в конце концов она отчаялась найти отгадку.

Прошло два года. Дом был большим, и Амели Кюзенак маниакально следила за чистотой. Серебряная посуда непременно должна была сиять, равно как и окна, и плитка на полу. На мебели — ни пылинки… Раз в неделю, зимой и летом, ковры следовало выносить во двор и хорошенько выбивать.

«И все это — только для того, чтобы мадам была довольна», — думала Мари. Она быстро усвоила, что с понедельника по субботу гостей в этом доме не бывает.

Только Макарий, поменявший автомобиль и теперь красовавшийся за рулем «торпедо», приезжал по воскресеньям к обеду. Странное дело, но с тех пор, как Мари стала горничной в доме у мсье и мадам Кюзенак, она не услышала от племянника хозяев ни одного обидного слова. И только когда хозяин отворачивался, Макарий смотрел на девушку — холодно, с явной неприязнью.

Мари расправила складочки на салфетке, лежавшей под бронзовыми настольными часами. Потом грациозно повернулась, чтобы проверить, всего ли хватает на сервированном к обеду столе.

Воскресная месса уже закончилась, и мадам с племянником вот-вот будут дома. Жан Кюзенак, верный своим привычкам, обычно возвращался из церкви верхом.

— Здравствуй, Мари! Как вкусно пахнет!

Удивленная девушка обернулась. В кухню вошел Макарий, одетый нарядней, чем обычно. На молодом человеке был костюм-тройка из серой фланели, белая сорочка и галстук. Шляпу из соломки он держал в руке. Его блекло-русые волосы были коротко острижены.

Макарий улыбнулся девушке. Почему вдруг он стал таким любезным? Мари насторожилась.

— Добрый день, мсье, — пробормотала она, запинаясь.

— Что ты нам приготовила?

— Рагу из телятины под белым соусом, печеный картофель и пирог с земляникой.

Макарий подошел ближе. Он был вынужден признаться самому себе, что эта девчонка, которую он так яростно ненавидел, теперь будила в нем вполне определенные желания. Он ненавидел ее и за красивое лицо, и за ее ум, и за умение держаться непринужденно, за жизнерадостность и за многие другие качества, которыми сам не был наделен. Но главным основанием для ненависти был интерес, который проявлял к девочке его дядя. Макарий и на этот раз не испытывал к Мари теплых чувств: для него она была всего лишь служанкой, в обязанности которой вменяется покоряться желаниям своего хозяина… Любым желаниям. Два года назад Мари показалась ему ничем не примечательной, но, поступив на службу к тете, она сильно изменилась, подросла и похорошела.

Сегодня, в своем летнем платье в цветочек, с оголенными от локтя руками, с перехваченной белым фартуком талией, она была чудо как хороша. Свои каштановые волосы Мари собрала в узел на затылке, и на ее стройной шейке подрагивали короткие завитки.