Сотворение мира.Книга вторая - Закруткин Виталий Александрович

— Ну, Елка, — сказал Андрей, — что будем делать?

Еля стала серьезной.

— Не знаю.

— Выйдешь ты за меня замуж?

— Не знаю.

— А кто же знает?

Слегка отвернувшись, Еля задумалась. Ей шел двадцать второй год. Никого она еще по-настоящему не любила, хотя ей нравилось то, что за ней постоянно ухаживают, ищут ее расположения разные люди. Еля стыдливо гордилась этими знаками подчеркнутого внимания к ней, в любом обществе мужчин и женщин начинала кокетничать, но это непроизвольное ее кокетство не было грубым и вызывающе-навязчивым, а скорее напоминало увлекательную игру, отдаваясь которой Еля никогда не думала о ее последствиях. Это врожденное кокетство и страстное желание нравиться всем было живой частицей самой Ели, свойством характера здоровой, красивой девушки, ее неосознанным, чисто женским инстинктом, то есть чувством подсознательным, безотчетным и совершенно непосредственным.

Сейчас, сидя у окна и глядя на сверкающую в отдалении реку, слушая протяжные гудки пароходов, Еля впервые подумала о замужестве всерьез. Ей вспомнились люди, которые особенно настойчиво говорили о своей любви к ней, говорили по-разному, потому что были разными, не похожими один на другого людьми: добропорядочный, но скучный Юрий Шавырин, которого Андрей очень зло, но, пожалуй, правильно назвал «розовощеким боровом в небесном плаще»; милый, застенчивый Елин однокурсник по институту Мишенька Фишер, который при встрече с ней бледнел, краснел, терялся, приносил ей книги и, захлебываясь от волнения, мог целыми вечерами читать вслух сказки Гофмана и стихи Артура Рембо; наконец, этот Вася Подзольский, молодой ассистент института, интересный, смазливый па-рент, с влажным чувственным ртом, — он сразу заметил красивую студентку-первокурсницу, стал ее провожать домой, бывать у нее, хотя и был женат на женщине, носящей какое-то цветочное имя. Влюбленный в Елю, он не раз говорил, что готов расстаться со своей женой-«цветком» и всего себя, всю свою жизнь посвятить ей, Еле.

И вот — Андрей Ставров. Вырвавшийся из тайги деревенский дикарь в идиотском, вызывающем смех костюме, который он, желая показаться горожанином-модником, напялил для нее же, для Ели. Нет, этот не похож ни на кого. Умный, всегда какой-то неожиданный, вспыльчивый, то злой и резкий, то жалостливый, безгранично любящий все живое. Никогда нельзя угадать, что он выкинет. Восемь лет он преследует Елю своей странной, нелегкой любовью: то режет себе руки ржавым ножом, как тогда, в лесу, то подбрасывает гнусные подметные письма, в которых оскорбляет ее, свою любовь, вдруг откуда-то, чуть ли не из преисподней, присылает ей изумительно прекрасную шкурку таежного зверька соболя и пишет письма на тридцати страницах, и от этих писем, от его сумасшедших, ласковых слов начинает сладко кружиться голова… А ведь он, должно быть, нравится женщинам. Вот он поднялся, ходит по комнате, сунув руки в карманы своих дурацких, клоунских штанов, высокий, стройный парень со светлым кудрявым чубом и чертовски умными, насмешливыми глазами, которые все время меняются: то делаются голубыми и ясными, то темнеют, и тогда смотреть на них становится неприятно…

— Что ж мы все-таки решим, Еля? — спросил Андрей. — Поедешь ты со мной или нет? Хочешь ты стать моей женой?

— Не знаю, — сказала Еля, — дай мне хоть немного подумать. Ехать с тобой — это значит оставить институт, расстаться с родными…

— Институты есть везде, а с родными все когда-нибудь расстаются.

— Это не так легко, как тебе кажется.

— Я знаю.

— И потом, это расстояние. Как только подумаешь о нем, страшно становится. Я никогда не ездила так далеко, тем более без папы и без мамы, — растерянно сказала Еля.

— Ты, видимо, забываешь, что с тобой буду я. Понимаешь? Я буду с тобой всегда.

— Верю, Андрюша. По ты еще чужой. К тебе надо привыкнуть.

— Я сделаю все, чтоб ты не считала меня чужим.

Еля помолчала. Сквозь открытое окно слышались отдаленные пароходные гудки. Едва донесся и растаял удаляющийся звонок трамвая. Но улице пробежали девочки с маленькой визгливой собачонкой.

— А где твой Андрюшка? — спросил Андрей. — Почему его не видно?

— Какой Андрюшка? — не поняла Еля.

— Ну тот самый… щенок, которому ты и твои подруги присвоили мое имя. Помнишь?

Еля покраснела, лицо ее стало грустным.

— Ах, Рюшка? Его, бедного, раздавил автомобиль. Он, дурачок, выскочил за ворота — и прямо под колеса. Я так плакала, места себе не могла найти.

— Смотри, — нехорошо усмехаясь, сказал Андрей, — если ты не поедешь со мной, я тоже могу оказаться под колесами.

— Глупые шутки, — сказала Еля.

— Мне не до шуток, — печально и серьезно сказал Андрей. — Для того чтобы увидеть тебя, я проехал десять тысяч километров. Это, как ты говоришь, страшное расстояние. Ты ведь знала, зачем я еду? Ты знала, что такой разговор у пас должен состояться? Знала? Почему же теперь, когда мы наконец встретились после такой долгой, мучительной для меня разлуки, ты ничего мне не отвечаешь? Почему прямо не скажешь: хочешь ты стать моей женой или нет?

— Но я действительно не могу решить так, сразу. — Еля готова была заплакать. — Мне с тобой хочется уехать, и почему-то я боюсь, и жалко мне расстаться с тем, что мне близко и дорого.

— С чем, например?

— Ты только не смейся, пожалуйста. С куклой Лилей, которую мне подарили, когда я была совсем девчонкой, с этим вот дядькой…

— С каким дядькой? — не понял Андрей.

Еля молча повела плечом в сторону стоявшего на подзеркальнике бронзового ландскнехта. Широкополая шляпа ландскнехта была лихо сдвинута набок, в руках он держал шпагу.

— Вот с этим, — сказала Еля. — Может, все это ерунда, мелочи, но я к ним привязалась, мне без них будет скучно.

Андрей засмеялся, поцеловал Елину руку с розовыми, покрытыми лаком ногтями.

— Бери, ради бога, с собой и куклу Лилю, и этого дядьку, и тетку, и кого хочешь, только давай уедем вместе. Довольно меня мучить.

Вечером, когда утомленные прогулкой по городу Дмитрий Данилович и Гоша улеглись спать в приготовленной для неожиданных гостей комнате, Андрей и Еля долго сидели на веранде. Отсюда, с веранды, хорошо были видны вереницы огней вдоль городских улиц, мигающие разноцветные рекламы, зеленые и красные огоньки тихо скользящих по реке пароходов. Темнота и затихающий шум города, знойный, напоенный запахами реки воздух, неяркое свечение ночного неба и звонкое монотонное стрекотание сверчка где-то внизу, едва слышный шорох листьев старого клена во дворе заставили Андрея и Елю прижаться друг к другу и молчать. Андрей целовал Елины пальцы, плечи, волосы, и она не отстранялась от него, только слабо отодвигала его руки, склоняла к нему пахнувшую духами голову и замирала в непонятном томлении, а он ласкал ее все более исступленно и готов был плакать от счастья.

— Поедешь со мной, Елочка? — прошептал Андрей, коснувшись щекой горячей Елиной щеки.

И она ответила с безвольной готовностью:

— Поеду…

А утром, когда Андрей, постучав в дверь спальни, зашел к Еле, он увидел, что она лежит в постели одетая, с открытыми глазами.

— Доброе утро, Елка, — сказал Андрей. — Как ты себя чувствуешь?

— Доброе утро, — тихо ответила Еля. — Голова у меня болит, Андрюша.

— Ты помнишь свое вчерашнее обещание?

— Какое?

— Стать моей женой и вместе со мной уехать на Дальний Восток.

— Помню, — безучастно сказала Еля.

— Значит, едем? — спросил охваченный радостью Андрей.

Опустив с кровати босые ноги, Еля отыскала на коврике ночные туфли, движением руки поправила растрепавшиеся волосы.

— Едем, Андрей, только не на Дальний Восток.

— А куда?

— Если ты серьезно, давай съездим к папе и маме, — сказала Еля. — Мне надо посоветоваться с ними. Без них я ничего решить не могу…

Уехали они в тот же день, все четверо…

Строительство завода, на котором в должности шеф-монтера работал Платон Иванович Солодов, оказалось упрятанным в густые леса в междуречье Десны и Сейма. На окраине заштатного, даже не обозначенного на карте городишка были разбиты новые кварталы с десятиквартирными, похожими один на другой домами для строителей. В одном из таких домов, близ речной протоки с переброшенным через нее деревянным мостом, жили Солодовы.