Сергей Трищенко - ЯТ

Мы молчали, но молчание его не смущало: он поступал, как опытный маклер, подающий товар всегда лицом и никогда изнанкой. Особенно потому, что лиц у товара имелось множество и, следовательно, какой стороной его ни поворачивай, товар подавался правильно.

«Интересно, будь на моём месте двуликий Янус или трёхликий Шива, как бы вёл себя продавец?» – подумал я.

– Вот, пожалуйста, извольте: гнев, ярость, ненависть, зависть, злоба… Особо рекомендую, – он снял с полки стальной хромированный контейнер, – ярость. Продаётся в герметичной упаковке усиленной конструкции.

Я взял коробку контейнера в руки. Она дрожала, вздрагивала изнутри, и как будто деформировала стенки – они то вдавливались, то выгибались наружу, слегка вибрируя.

Тому продавец протянул свинцовый цилиндр и веско отрекомендовал – вроде как «господин полковник»:

– Ненависть.

Ненависть тяжело плескалась в свинцовом сосуде.

– Это чёрная ненависть, – пояснил торговец, – самая страшная из существующих…

– Неужели берут и такую? – ужаснулся мой юный друг.

– Берут… Такую чаще всего. Светлой-то нигде не достанешь… не продают… Можно, конечно, попробовать эту разбавить… скипидаром, например, или древесным спиртом… но чернота всё равно останется, от неё не избавишься. Никак.

– Гм? – глубокомысленно протянул Том.

– А вот это, – продавец снял с полки чёрный флакон, и я понял, что чернота идёт изнутри, а сам флакон прозрачный, стеклянный. Но настолько плотная чернота сидела внутри, что сами стенки словно пропитались ею, – чёрная злоба.

Чернота была очень густой и мрачной, чуть фосфоресцирующей. В глубине проскакивали мелкие сиреневые искорки.

– И чего вы такой гадостью торгуете! – не выдержал Том. – Всё чёрное! Другие цвета есть?

– Какой спрос… – пожал плечами торговец.

Однако в стоящих на полках разноцветных флаконах и бутылях цвета и оттенки если не дублировали радугу, то весьма напоминали её, хотя стояли вперемешку. Моё внимание привлекла бутылка с ярко-жёлтым содержимым.

– Что это у вас? – указал я на неё продавцу.

– Зависть, – охотно отозвался он, – обычная вялая зависть.

– А чёрная есть? – иронично поинтересовался Том.

– Есть, – с готовностью подтвердил торговец и вытащил из-под прилавка баночку, как мне показалось, сапожного крема, – Продаётся в мелкой расфасовке, иначе можно захлебнуться. Прикажете завернуть? Или здесь примете?

– Да нет, спасибо. Слишком и так повсюду много черноты. Нам бы поярче…

– Имеются и оттенки, – пожал плечами торговец. – А, кстати, можете купить белую зависть. Недавно завезли, – и он поставил на прилавок большую, литров на пять, бутыль молока с узким горлышком.

– Прямо как белая ворона, – пробормотал Том.

– Совершенно верно, – подхватил торговец. – Белая сейчас не в моде. Я вижу, вы настоящие ценители. Мельчают люди: белую никто не берёт, – словно выругался он, то ли выражая собственное отношение, то ли желая подольстить нам.

– Убытки терпите? – поинтересовался я.

– Да нет, почему же… Чёрную берут охотно, на чёрной моджно неплохо наджиться. На всём, что модно – можно.

– Скажите, а смелость у вас есть? – спросил я, желая переменить тему разговора и вспомнив заодно «Волшебника Изумрудного города», – в большом бело-фарфоровом горшке… Или в ночной вазе в виде фарфорового горшка?

– К сожалению, сейчас нет, – извинился продавец, – всю вылакал Смелый Лев…

– Это когда ж было-то? – ахнул я и принялся лихорадочно вспоминать, но мои воспоминания, взмахнув рукой, бесцеремонно прервал второй продавец. Он закончил обслуживать человека классического пиратского вида – в рваной тельняшке, с золотой серьгой в ухе и с изогнутой трубкой в зубах – и подошёл к нам.

– «Когда» недавно продали, «ж» и «это» и сейчас можете отыскать в соседнем магазине. А смелости – да, давненько не получали. Она ведь находится далеко-далеко отсюда, за семью морями, горами, лесами, долами… Она рассеяна среди песка, между каплями воды, перемешана с листьями и камнями. Проходя через моря, леса и горы, вы будете собирать её по росинке, по крупинке. Это настолько тяжело и сложно, что вряд ли потом за здорово живёшь отдадите свою смелость.

– Ну, за здорово живёшь чего не отдашь, – вступил в разговор первый продавец, – но, разумеется, собирать её очень трудно и потому она ценится очень дорого… Впрочем, иногда завозят искусственную, – и он показал пустую упаковку, этикетка которой чем-то напомнила мне старую бутылку «московской» водки, – но она не на всех действует, или действует специфически.

– Вместо смелости я мог бы предложить… злость, – нерешительно продолжил продавец, доставая небольшую деревянную коробочку, типа табакерки.

– Злость вместо смелости? – недоумённо поднял брови Том. – А мне казалось, что злость ближе к злобе. Или они чем-то отличаются?

– Ну-у, – продавца шокировала некомпетентность Тома, но он сдержался, – злоба ближе к ненависти… чёрной, – добавил он, – а вот злость… скорее к ярости, которая более конструктивна, что ли…

– Взглянуть можно? – попросил я.

Продавец кивнул, и я чуть приоткрыл коробочку.

Как будто жгурчий ветерок острым язычком выметнулся из-под крышки, и меня легко обожгло где-то на полпути между горлом и сердцем – как будто попробовал хорошо проперчённый малосольный огурчик.

«Напрасно теряем время», – мелькнула мысль, и захотелось крепко сжать зубы и устремиться вперёд. Яростно. И с какой-то весёлой, бесшабашной злостью.

– А здоровье продаётся? – спросил я наугад, чтобы как-то сгладить паузу, да и вспомнилось кое-что.

– Не-ет, что вы, – протянул продавец, – здоровья вы не купите. Говорят, – он понизил голос, – чтобы получить его, надо многое сделать, говорят, его нужно завоевать в тяжёлой борьбе с… – он испуганно оглянулся и закрыл рот ладонью, – нет, я вам больше ничего не скажу! И не просите! Прошу вас, не просите!

– Пойдёмте отсюда, – Гид, до того стоявший поодаль, и, казалось, разглядывающий товар, внезапно подошёл и потянул меня за рукав, – а то может стать очень опасно…

Не могу сказать, что поспешно, но мы вышли, довольно скоренько. Настолько быстро, что я успел заметить мелькнувшую за угол метнувшуюся от нас чью-то черную спину. Нет, всё остальное тоже присутствовало – на чём-то же эта спина держалась, да и смотреть, куда идти, она тоже должна. Но мне запомнилась именно спина: уж очень она была чёрная. Сборщик? Зачем ему теперь-то следить за Томом? А может, это просто совпадение?

И ещё одна деталь присутствовала – или появилась, пока мы были в павильоне? – большая куча крупных камней, справа от входа.

Просто удивительно, как мы её не заметили, входя. Впрочем, так иногда бывает. По принципу «слона-то я и не приметил». Или просто «по принципу слона».

– Что это? – спросил Том.

– Развалины Вавилонской башни, – пояснил Гид. Его камни не взволновали. Значит, кучу мы просто не заметили.

– А разве она здесь была?

– Здесь, – вздохнул Гид, – а где же ещё? Всюду может быть своя Вавилонская башня. С нашей вот какая промашка вышла. Сначала строили на чистом энтузиазме, а потом он закончился, и в качестве связующего пошла материальная заинтересованность, причём в сочетании с обычным цементным раствором плюс бетонные блоки. Энтузиазм не выдержал… и вот результат.

Мы немного постояли над грудой камней, как будто что-то вспоминая – мало ли что можно вспомнить, глядя на груду камней? – и двинулись дальше. Гид чинно шёл рядом, не торопил нас, не лез с ненужными пояснениями, и, что мне очень понравилось, не мучил бесконечными «посмотрите направо, посмотрите налево», чем грешат все без исключения экскурсоводы и от чего к вечеру сильно болит если не голова, то шея.

Становилось жарко. Солнце поднималось всё выше и выше, и забралось настолько высоко, что становилось страшно: не грохнется ли оно оттуда? Неужели у него голова не кружится? Фу, какие только мысли от жары не приходят! И всё от излишнего солнца. Изливающегося солнца.

Неожиданно откуда-то сбоку появился Гид – я и не заметил, как давно и далеко он убежал и как долго отсутствовал – и вручил нам с Томом по маленькой корзинке.

– Это для чего? – спросил я неохотно.

– Ненужные мысли складывать.

– Да вы прямо мои читаете! – удивился я.

– Работа такая, – скромно согласился Гид.

– А просто мысли продаются? – подключился к разговору Том.

– Смотря какие, – уклончиво ответил Гид. – Мысли очень трудно поймать. Хотя некоторые вы сможете здесь увидеть. Но они вам могут не понравиться. Ведь мысли, они… Собственно говоря, мыслью можно назвать неосознанное действие или желание. А когда оно осознаётся, то перестаёт быть мыслью, и становится желанием, или действием, или словом, хотя изрядно искажаясь при этом. Помните: «мысль изречённая есть ложь»?

– Но ведь ложь – это цветы! – изумился Том. – Мыслить цветами… Как поэтично…