Олег Михалевич - Ночь с Марией. Рассказы

– Огромное вам спасибо за то, что пришли, что не забываете нашу обитель, за дары ваши великодушные, и да пребудет Господь с вами во веки веков, – благословил склоненного перед ним гиганта владыка и не менее сердечно поблагодарил за неусыпные заботы о святом деле Градова. За ним, наконец, настала очередь и Варламова.

– С юбилеем вас, владыка, – начал Варламов, подбирая слова для поздравления повитиеватей, но внезапно прерван был все тем же вездесущим, сана, видимо, не малого священнослужителем:

– Не случайный гость посетил вас сегодня, владыка, не случайный! В честь вашего юбилея случилось настоящее чудо! Гость ваш отмечен свыше. Он стоял перед алтарем и внезапно из руки его изверглась кровь, прямо на алтарь! Я стоял рядом и все видел. Это знамение, уж поверьте, знамение!

– Знамение?

Владыка поднял голову, взгляд его пересекся с взглядом Варламова и вокруг уголков глаз владыки стянулась сеточка прищура мудрого, все понимающего в этой, а, может, и не только в этой жизни человека.

– Вера – это то, на чем мы стоим, – почему-то тише обычного сказал он.

Правда для прокурора

Если глаза – зеркало души человека, то лицо – отпечаток его жизни. У Сонечки лицо, даже в ее преклонном возрасте сохраняющее следы былой красоты, говорит само за себя. Роста она невысокого, поэтому на людей, а особенно на высокого мужа, смотреть привыкла снизу вверх и оттого морщинки на ее лбу собрались елочкой. Глаза, хотя и чуть поблекшие, по-прежнему сверкают молодо и задорно, а на увядших щеках четко отразились вертикальные складочки и ямки человека улыбчивого и доверчивого. Худенькая и невесомая, она неслышно передвигается в толстых войлочных тапках по большой и тихой, словно застывшей во времени четырехкомнатной квартире в центре Риги. Квартира оживает, когда из Лондона или Москвы приезжают дети и внуки, но происходит это не часто. Зато Наденька, ее давняя подруга, в квартире гостья частая и в ее присутствии Сонечка не слишком церемонится. Пока подруга плотно впечатывается в большое бархатное кресло, Сонечка порхает по гостиной и смахивает легкой перьевой щеточкой невидимые пылинки с многочисленных подарков пациентов или друзей: вазочек, статуэток, шкатулочек и предметов неясного назначения, но с отчетливым дуновением старины, с каждым из которых связаны памятные события, меморинки, как любил говорить ее муж.

– Вот этого бронзового всадника, помнишь, вы с Николаем нам подарили на свадьбу, – в который раз напоминает она Наденьке, которая тоже не отличается высоким ростом, но с избытком компенсирует это объемом тела. Лицо ее напоминает повядшую грушу. Полные щеки обвисают над широкими округлыми скулами, уголки губ скорбно опущены, подбородок утонул в толстых складках морщинистой шеи. Наденька страдает склерозом, часто забывает только что увиденное или услышанное и потому является великолепным, никогда не устающим от избытка или повтора информации слушателем.

Зато Сонечка уверена, что помнит все.

– А каким врачом Мишенька был! – говорит она, останавливаясь у пожелтевшей от времени фотографии красивого темноволосого мужчины на фоне новенького автомобиля «победа», – каким хирургом! Мы, студенты, буквально заслушивались на его лекциях. Его часто спрашивали, надо ли говорить пациентам правду. Так он отвечал, как скальпелем отрезал. «Читайте классику. Правда – хорошо, а счастье лучше. Наше дело лечить. А правдой пусть прокуроры занимаются». Здорово, да?

Тогда, в хрущевскую «оттепель», за такие высказывания уже не сажали, но звучали они смело, даже вызывающе, и дурманили голову предощущением сладкого ветра свободы.

При слове «прокурор» устало кивающая каждому слову подруги Наденька оживает.

– Сволочи они, прокуроры эти. Мой, вон, все говорил, любого работника торговли через год сажать можно. Копни только. Да его самого копнуть, сразу бы гниль изнутри полезла. У нас двое детей, а он, гад, к этой лахудре, Машке из ОБХСС, бегал. А потом с Любкой из Минюста схлестнулся. Нашел кралю. А мне рассказывал, что они диссертацию вместе пишут. Так я ему и поверила! Все мужики одинаковы. Да и про твоего рассказывали…

Сонечка слушает ее с сочувствием. Мужья их были друзьями еще со школьной скамьи, но Миша пошел в медицинский, а Коля определился по юридической части. После свадеб дружили семьями. Надя работала бухгалтером в «Военторге» и, хотя ни в каких торговых махинациях не участвовала, мужа боялась отчаянно, об изменах его знала, но говорить о них решалась только с подругой, да и то с опаской.

– Завидовали, вот и болтали разное, – не соглашается Сонечка. – Мишенька мужчина видный был, бабы вокруг него вились, как мухи, а у него и в мыслях не было. Он мне все рассказывал.

– Так уж и все? – скептически улыбается Надя.

– Конечно, все! А чего ему скрывать? Вот, как сейчас помню…

Перемещаясь в прошлое, Сонечка возбуждается, щеки ее розовеют, и она словно сама молодеет.

– Знаешь, Миша, – немного смущаясь своими сомнениями, – говорила она за поздним домашним ужином, – вчера у нашей Раи, из гинекологии, юбилей был, мы ей настольную лампу с розовым абажуром подарили.

– А, это у такой кругленькой, с бородавкой на носу? – устало потягиваясь, уточнял супруг.

– Ну, вот видишь, ты ее помнишь. Она потом с мужем в ресторан пошла, так, говорит, тебя там с какой-то дамой видела. Вы шампанское пили. А ты вчера очень поздно пришел.

– Это Люба пила, пациентка моя, – не задумываясь, подтверждал он. – Я тебе сразу рассказать хотел, но ты уже спать ложилась. У нее, представляешь, сложная операция назначена. При неудаче возможен летальный исход. Она чувствует, что ей всего не говорят, позвала меня в ресторан, чтобы откровенно поговорить. Ты бы не пошла?

– Бедненькая, – соглашалась Сонечка. – Я тебя понимаю. Ты у меня такой замечательный!

С Раей из гинекологии она после это с месяц здоровалась сухо, всем своим видом показывая, как нехорошо наговаривать на ее мужа.

Доктор Раевский был нарасхват. Работал он в Пардаугаве, или, как тогда говорили, в Задвиньи, в хирургическом отделении больницы Страдиня, читал лекции в мединституте, раз в неделю вел прием в поликлинике для совпартактива, ездил на симпозиумы. Да еще иногда, по особым просьбам с самого верха, делал частные визиты. Поэтому домой нередко приходил поздно, измотанный до предела. Сонечка в такие минуты старалась его не тревожить, даже не пытаясь анализировать, почему к исходящему от мужа аромату коньяка примешивается запах женских духов. Мишенька врач, с кем только не приходиться ему иметь дело! Он сразу укладывался в постель и крепко засыпал.

– Видный вам муж достался, – нередко говорили Сонечке, и она счастливо улыбалась, не вслушиваясь, с какой интонацией произносятся эти слова. Михаил был высок, широкоплеч, обаятелен и обладал пронзительными, как рентген, карими глазами. И студенты, и пациенты его обожали. Особенно студентки и пациентки. «Зачем же, милочка, напрасно резать такое чудесное тело, оно еще вам пригодиться, – любил приговаривать он во время пальпации, и тела любящих, как известно, ушами „милочек“ буквально таяли от его прикосновений, чем, как утверждали недоброжелатели, он с удовольствием пользовался. „Наш пострел везде успел“, – говорили они, называя его пальпацию „лаптацией“».

Сонечка недоумевала:

– Ты же такой добрый человек, а про тебя постоянно сплетни пускают. Почему?

– Природа любит баланс, – объяснял он. – Поэтому, если кто-то радуется жизни, то кто-то другой, в противовес, ее ненавидит. Получается, работа у них такая. Да пусть их…

А в том, что Раевский радуется жизни, не сомневался никто. Многие из его пациентов был народ благодарный, и Михаил мог себе позволить многое. Особенно в брежневские времена, когда строительство коммунизма прекратилось, и люди вокруг стали понимать, что хорошо бы пожить не только завтра, но и в этой жизни. Он любил хорошо поесть, с изысками, любил на зависть коллег приезжать на работу на бежевой «победе», боготворил своих детей, любил жену Сонечку, любил женскую красоту, комфорт и еще множество других вещей и потому его с полным основанием можно было назвать человеком любвеобильным.

Сонечка тоже была врачом, но работала в трех кварталах от дома в поликлинике, обычным терапевтом, да и то время от времени отвлекалась от этого занятия в отпуска по беременности и воспитанию двух детей, сына и дочери. Мужу она верила безгранично, а потому жизнь ее текла счастливо и безмятежно. Лето дети с бабушкой проводили на хуторе, на мысе Колка, а Раевские наведывались туда на выходные. В субботу утром Сонечка с наслаждением откинулась на мягком сидении «победы», предвкушая размеренную двухчасовую поездку наедине с любимым мужем. Дожидаясь, пока муж раскручивает заводной ручкой стартер и что-то налаживает под капотом, она провела рукой по бархату чехла, смахнула пылинку с приборной доски, подняла глаза выше, к потолку машины, и застыла. На бежевой, в тон корпусу обивке четко выделялись следы женских туфелек.