Максим Гуреев - Мама тебя любит, а ты её бесишь! (сборник)

Мне самой хотелось лечь носом к стенке и больше не вставать. Но это была уже мамина прерогатива, поэтому я не могла себе этого позволить.

Прошла неделя. Игоряшка больше не позвонил ни разу.

– Мне вообще никто не нужен. Мне с тобой хорошо. Что-то Игоряшка пропал. Неделю уже не звонит. Ты заметила? И у Гальки не спросишь – в отпуск уехала.

– «Найдём тебе другого – честного», – вспомнила я любимую мамину фразу из фильма «Берегись автомобиля».

А ещё через месяц мы сидели с мамой за вишнёвой настойкой, сами себя веселя в очередной раз, и пели:

Дремлет притихший северный город.Низкое небо над головой.Что тебе снится, крейсер «Аврора»,В час, когда утро встаёт над Невой?..

РАЗВЯЗКА.

И тут позвонила тётя Галя.

– Кать! Игоряшка-то… умер! – сообщила она почти будничным голосом. – Мы вчера из отпуска приехали, гляжу – в его квартиру мебель носят – старичок какой-то въезжает. Я говорю: «А сосед-то наш где?» – «Умер, говорит, ваш сосед. От рака. Теперь вот я тут умирать буду». Представляешь?! А мы и не знали, что он болел…

– Вот почему… – только и прошептала мама, глядя в одну точку.

И тогда я поняла, почему он не открыл мне дверь. Не мог, не хотел обременять маму последними неделями своей страшной болезни.

Мама долго сидела и смотрела в одну точку. А я смотрела на неё.

И никто в целом мире не мог нам помочь. И было это странно и неправильно. Как будто два снаряда упали в одну воронку, а нас всегда учили, что так не бывает. Ведь совсем недавно умер папа… Но тогда Игоряшка же не мог умереть, не должен был…

– Ну, вот, теперь, когда вы у меня уже стали достаточно опытными писателями, – радостно объявила Ольга Леонидовна, – я бы даже сказала маститыми, мы возьмём задание посложнее! Теперь вы должны написать рассказ в каком хотите жанре и на какую хотите тему, но с одним главным условием: чтобы этот рассказ был о самом для вас в жизни главном и болевом. На данный момент, разумеется.

– А если об этом невозможно? – робко возразила я.

– Почему невозможно? – удивился Пашка. – У меня, например, секретов нет.

– В том-то всё и дело, – одобрила его Ольга Леонидовна, – что настоящий писатель должен уметь обнажать свои мысли и чувства. Должен быть искренним, чтобы читатели ему поверили. Должен уметь поделиться самым сокровенным!

– А почему это сокровенное должно быть обязательно болевым? Может, оно весёлое? – решила найти компромисс Светка.

– Я сейчас не о юмористическом жанре говорю, а об исповедальном, – настойчиво уточнила Ольга Леонидовна. – А болевой он должен быть, потому что у настоящего писателя душа должна болеть! Обещаю вам, что зачитывать вслух сочинения не буду.

Несмотря на такое обещание, я это сочинение… никогда не написала.

У меня в школе была несчастная любовь. Это не самое страшное, что она была несчастная. Самое страшное, что эта несчастная любовь была первой. А всё первое очень важно – для второго, третьего и так далее. Вот знаете, как сначала пойдёт – задастся или не задастся, – так ты на будущее и настраиваешься, программируешь себя, исходя из полученного опыта. И когда мне потом в любви не везло, я вспоминала… откуда ноги растут.

Звали его Серёжа. Тот самый. Учился он на класс старше. Я – в восьмом, а он – в девятом. У него был очумительно красивый, выразительный, низкий голос. И мы – несколько старшеклассников – делали к 9 Мая композицию по стихам поэтов, погибших на войне.

Он читал:

Снова рассвет встаёт,Сосны плывут во мраке.Где он – сигнал атаки?Где он – приказ вперёд?Вновь попытаем счастья –Быть или не быть.Пятые сутки у дьявола в пасти,И дьявольски хочется жить![2]

Он так произносил эту последнюю строчку, что мне сразу хотелось всего – войны, канонады, победы, хотелось выносить его, раненого, с поля боя, спотыкаясь и шепча: «Сейчас, сейчас, Серёженька, потерпи, ещё немного»… Хотелось прямо со сцены разбежаться и взлететь над нашим актовым залом и выше-выше, над школой, над спортивной площадкой, где он так красиво умел подтягиваться на турнике, взлететь над всеми нашими пяти-, девяти– и двенадцатиэтажками на самой окраине Москвы – у Кольцевой дороги…

В этой праздничной стихотворной композиции я была «лирическим отступлением». Поэтому между стихами Павла Когана и Николая Майорова, на разрыв аорты произносимыми нашими мальчиками, я тихо читала Пастернака: «Снег идёт, снег идёт…»

Потом ещё долго, завидев меня в школьном коридоре, ребята говорили: «А вон снег идёт».

Надо заметить, что соперниц поначалу у меня не было, потому что Серёжку больше интересовал футбол и всякое такое. И вовсе эта любовь могла бы стать для меня не несчастной, если бы я знала, как себя вести. Но я понятия не имела, что мне делать с этим мальчиком Серёжей, кроме как мечтать о нём издали, вздрагивать от звуков его голоса, краснеть, сталкиваясь в дверях, терять дар речи, если он обращается с вопросом, быстро отводить глаза, чтобы не встретиться взглядом.

Я сохла на глазах.

Когда мама обнаружила причину, она очень обрадовалась:

– Любовь! Так ведь это же здорово!

– Чего же тут хорошего, если он на меня не реагирует?

– Так ведь он не в курсе. Надо дать ему понять.

– Как это?

– Очень просто. В любви надо признаваться. Если ты кого-то любишь, надо сказать ему об этом. В этом нет ничего плохого. Не думаю, что ему каждый день признаются в любви. Ты для него сразу станешь особенной.

– А если я ему не нужна?

– Давай справляться с трудностями по мере их возникновения. Пока напиши ему записку.

– В стихах?

– Конечно, в стихах. Признаваться всё-таки лучше высоким стилем.

– А если он…

– Пиши! Потом разберёмся! – подытожила мама.

Этой своей любимой фразой «потом разберёмся» мама беспечно справлялась с любыми жизненными сложностями. Через пару лет, когда я, уже учась на журфаке МГУ, сказала, что выхожу замуж, она сначала очень удивилась: «Кто же выходит замуж за своё первое интервью? У тебя этих интервью знаешь ещё сколько будет? Выше крыши!» А потом подумала и добавила: «Ладно, выходи, потом разберёмся».

Короче, я написала длиннющее стихотворение. Помню из него только две строфы:

…Но когда тоскую, разве тоже,Даже если очень далеки,Разве ты не чувствуешь похожейВ это время боли и тоски?Разве ты не чувствуешь печалиСреди повседневной суеты,Будто бы тебя сейчас позвали,А откуда – не расслышал ты?..

Мама была потрясена и даже, кажется, слегка заревновала, потому что не ожидала такой глубины чувства.

Понятно, что такое чересчур страстное послание я уже своим именем подписать не могла.

– Ладно, – сказала мама. – Давай пошлём без подписи: пусть сам догадается, от кого.

– Это ты хорошо, конечно, придумала, но все знают, что в школе стихи сочиняю только я.

– Об этом не волнуйся. На тебя никто не подумает. Во‑первых, ты слишком скромная, чтобы писать мальчикам такие откровенные письма, а во‑вторых… все решат, что это какая-то не очень известная классика, – успокоила мама. Это была грубая лесть, но она подействовала.

– А почерк? Он почерк сличит – и всё!

– Не сличит! Я своей рукой перепишу.

Сказано – сделано.

Как подкинуть записку – проблемы не стояло. Хоть в этом мне повезло. В Серёжкином классе училась моя лучшая подруга из соседнего подъезда Ленка Горбей, с которой мы выросли и которая тоже была в курсе всего. Тоже Ленка, между прочим. Мне кажется, в моём поколении только Ленками всех и называли. Девчонок – Ленками, мальчишек – Серёжками. Почему?.. К ней я и обратилась.

– А если мама об этом узнает? – тревожно и строго спросила меня подруга.

– Так она сама и переписала, – пожала я плечами.

– Твоя мама – прикольщица!

На другой день подружка как раз дежурила и, когда все вывалили на перемену, подошла к его парте, где на углу лежали приготовленные к уроку дневник и учебник, и всунула листик между страничками дневника, логично рассудив, что в учебник он может не заглянуть ещё неделю, а уж в дневник-то обязательно посмотрит.

На уроке она испытала несколько упоительных минут, наблюдая за реакцией объекта, когда он обнаружил в дневнике незнакомую бумажку, развернул, прочитал и… совсем новыми удивлёнными глазами обвёл класс и сидящих вокруг девочек. Никто на его взгляд не откликнулся.

…Через неделю у меня появилась соперница. Это была наша общепризнанная школьная красотка из параллельного класса. Видимо, мои стихи спровоцировали их объяснение, и Юлька с готовностью подтвердила своё мнимое авторство, подписавшись под моим выстраданным текстом.

Они стали ходить по школе за руку, что было страшным вызовом всему миру и апогеем интимности.

Это тяжёлое горе днём я переживала мужественно, а по ночам рыдала. Мама не спала вместе со мной, говорила: