Александр Самойленко - Долгий путь домой

– Не спеши, – посоветовал Михалыч. – Поселишься ещё. Это тоже будет. Только вовремя… А так заглядывай, если что. Без похорон, конечно. Посидим…

На сороковом году театрально-гримерной деятельности Грима в театр пришел новый главреж. У него был блестящий, будто мокрый, череп Фантомаса, пузо сытой, вальяжной «творческой личности», фактурный толстый нос, на котором мощно громоздились массивные очки в квадратной роговой оправе. Одет он был в черную рубашку, поверх неё голубой с шармом обвислый пуловер, зеленые вельветоновые джинсы, в кожаную безрукавку и шикарные английского фасона башмаки. Звали его Марк Моисеевич Гонопольский. Титул он имел «Заслуженный деятель искусств Удмуртской АССР». При этом новый главреж был молод и вдохновенно многословен. Не мешкая, он вызвал к себе Грима, кастеляншу, суфлера, гардеробщика и дядю Ваню – швейцара в ливрее, шитой золотой ниткой и с роскошными усами, который уже с полвека каждый вечер встречал зрителей у дверей театра. Все с лицами приговоренных к расстрелу сели рядком в приемной. Первым в кабинет «новой метлы» вошел Грим. Главреж радостно шагнул ему навстречу, положил свою жирную с короткими толстыми пальцами руку на плечо Грима, с фальшивым пафосом поинтересовался:

– Ну, как живут ветераны Мельпомены?

Гриму стало тоскливо. Он всё понял еще в приёмной, увидев скорбные лица «приглашенных товарищей». Сел за приставной столик, выжидательно уставился на заслуженного деятеля искусств Удмуртской АССР. Тот с удовольствием оплыл в кресло главрежа, неожиданно проворно кинул толстую ногу на ногу.

– Наслышан о вашем мастерстве сценического перевоплощения! – Новый начальник любил изъясняться пышно, но всё у него выходило как-то… дураковато, чего он не замечал. – Мне сказали, вы просто бог театрального грима.

Грим пожал плечами, что означало – дело свое знаем.

– Но! – Марк Моисеевич указующе вперил палец с перстнем в потолок. – Театр надо спасать!

– А что с ним случилось? – спросил Грим, начиная злиться на это трепло.

– Как что? зал-то пустует, – сказал, как уличил, главреж. – Вы тут гримируете-гримируете, одеваете-одеваете, монологогизируете, а зал пустой. Понимаете, о чем я?

– «Монологогизируете» – это круто! – похвалил главрежа Грим, произнеся эту вычурную муть по слогам.

– Вот-вот! – не уловил язвительности главреж. – Время париков и накладных носов прошло! Театр надо спасать методом современного, я бы даже сказал, пульсирующего прочтения классики, арт-шоковой подачей всего этого нафталина! – Марк Иосифович потыкал пальцем с перстнем в висящие на стене портреты Шекспира, Островского, Чехова…

– Артисты на сцене должны быть такими же, как и зрители в зале! Время ветхозаветного маскарада ушло! – резюмировал очень довольный собой заслуженный деятель искусств Удмуртской АССР. Грим понял, что жизнь его влетела в крутой поворот и, не вписавшись в вираж современности, рухнула под откос. Куда-то вниз, к чертовой матери рухнула… Он внимательно изучил вдохновенное лицо главрежа, вгляделся в его водянисто-голубоватые, навыкате, глаза. Сказал:

– «Пульсирующее прочтение классики» – это тоже круто! – Грим начал мочить этого придурка. – Но я понимаю ваш творческий метод… Наташа Ростова в бикини, первый бал в ночном клубе, шест многозначительно скользит у нее в юной промежности, грохочет тяжелый рок, Пьер Безухов уже на дозе…

– Ну… если говорить образно, нечто в этом роде… – промямлил ошалевший главреж. Грим весело сказал ему:

– Мудила осознал, что он мудила. Пошёл в ЦК, ЦК не утвердило!

Затем Грим написал заявление об уходе в связи с достижением пенсионного возраста, получил в бухгалтерии расчет. В гримерной кинул в свой древний саквояж усы, бороды, парики, прочий гримерный реквизит. Зашел в костюмерную, взял несколько теперь никому не нужных рубашек-косовороток, пиджачков, жилеток времен Чичикова и дяди Вани, захватил ленинские кепочку и галстук в горошек, сунул в саквояж календари «Исторические личности XX века», «Русская классика: писатели и их герои», по которым он мог любого актера превратить в какого угодно персонажа. Здесь же за дверью пылился стенд «Наши засраки», на котором было и фото Грима. Стенд с шутливым названием был изготовлен к юбилею театра, в связи с которым лучшие люди театрального коллектива получили звание «заслуженный работник культуры», которых тотчас стали называть сокращенно «засраками». Грим забрал свою фотографию и пошел домой. Через время он узнал, что главреж привел в театр, как он выразился, «молодых креативных мастеров Мельпомены», отчего один из старейших актеров повесился непосредственно на сцене. Остальные спились или как-то по-иному незаметно исчезли кто куда.

Первые месяцы он тихо пил и ходил прогуляться. Двигался по улицам, как заговоренный, никого и ничего не замечая, будто был один посреди безлюдного голого пространства. Только вспоминал театр, жену и сына…

Соседка Грима, неизменно любезная Лизавета Семеновна, без промедления начала жалеть Грима.

– Гляжу на вас, аж сердце кровью обливается. Это ж надо, какая у вас дэпрэссия, – говорила через «э» Лизавета Семеновна и сострадала. – Ну прострация прямо! Вам надо немедленно начать новую жизнь!

– Это как? – поразился Грим. – Как можно начать новую жизнь?!

Он находился в гостях у Лизаветы Семеновны. После гибели его сына она частенько зазывала одинокого Грима в гости. Вот и сейчас он сидел у неё, пил чай с вареньем, слушал добродетельную соседку… Бутылка коньяка была уже наполовину пуста, Лизавета Семеновна наполняла его рюмку ненароком, эдак по-домашнему, и научно объясняла, что надо сделать, чтобы начать новую жизнь.

– Вам надо сменить среду обитания. Создать новый социум! Зачем вам теперь трехкомнатная квартира, её же содержать – одна морока для вас, и пенсии-то у нас сами знаете какие. Я вас с хорошими людьми познакомлю, они вам однокомнатную подыщут, получите разницу деньгами и будете жить уютно и в достатке.

Грим задумался… Выпил ещё пару стопок, не замечая, что любезная Елизавета Семеновна примолкла, наблюдая, как созревает, хмелея, клиент.

– Может, вы и правы… Мне надо что-то предпринять, а то я совсем уж… – Грим горестно махнул рукой, тяжело вздохнул и стиснул зубы, чувствуя, как в груди опять возникает колючий ком. Чтобы прогнать слезы, он встрепенулся, излишне решительно, даже азартно, воскликнул:

– А что, давайте попробуем! Похоже, это выход!

– Ну конечно, это выход! – ласково поддержала Лизавета Семеновна и, растроганная, налила Гриму и себе коньячку. – В добрый час! Завтра и начнем…

Хорошие люди, рекомендованные Лизаветой Семеновной, произвели на Грима прекрасное впечатление, они были в строгих костюмах, говорили грамотно, вели себя учтиво. Дело пошло быстро. Они перевезли Грима в однушку, там он подписал все необходимые документы, нотариус тотчас заверил их, горячо поздравил Грима, и исчез. Следом исчезли и хорошие люди, торжественно вручив ему толстую пачку долларов – разницу между ценами его трехкомнатной квартиры на центральном бульваре и однушки. Грим был очень доволен, и постеснялся сразу пересчитать деньги.

Пачка оказалась куклой. Уже утром заявились настоящие, по документам, хозяева однокомнатной квартиры в сопровождении участкового. Грим ткнулся туда-сюда, мол, жулики, обманули! – бесполезно, у них всё везде было схвачено.

Вещи ему велели забрать в ближайшие два дня.

Забирать скарб было некуда… Он взял только документы, гримерский реквизит, пару обуви и одежду. Вышел во двор чужого дома, постоял посреди чужого двора под небом, низким и тяжелым от дождевых туч. И поехал к Михалычу.

– Ничего, будет им кара, – сказал в утешение Михалыч. – На вот, разлей.

Он выудил из-за холодильника пол-литровку, но сам пить не стал, только дождался, пока Грим выпьет свою, а потом и его долю.

– Мне щас нельзя, весна, у людей обострения всякие, работа прёт валом. Так что я при делах.

Утром Михалыч сказал Гриму.

– Значит, так. Находиться у меня постоянно ты не можешь. Днем еще куда ни шло, а ночью менты залетают. Начнут – кто да что, откуда взялся, не отболтаешься. Заметут до выяснения, навесят на тебя, что им удобно, и загремишь, куда отпишут.

Михалыч покидал в торбу электроплитку, лампочку, буханку хлеба, пару банок консервов, бутылку водки, сунул Гриму старый матрас, одеяло.

– Айда за мной, – и привел Грима прямиком к склепу графа Грушницкого.

– Слева обойдешь, там дыра есть. Лезь в нее, внутри будет просторно. Лампочку вкрути, включи плитку. Осмотрись, что к чему. Устраивайся!

Грим, ошалевший от такого поворота дела, затравленно посмотрел на Михалыча.

– Ты что?! Там же это…

– Там ничего нет. Чисто там. Человек до тебя жил, довольный был. Апартаменты мраморные!

– А куда, это… ну, чё там было…