Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

– И я, и я, тоже, тоже буду! – радостно подал голос я и быстро очутился около самого стола.

– Ха – ха – ха, – коротко засмеялся дед, видимо, над самим собой, и, достав новую папиросу из портсигара, снова закурил.

– Пока дед курить будет, ты пей чай из его чашки, – сказала мне баба Клава и принялась наливать в чашки и стаканы с блюдцами нужные порции заваренного чая из заварочного чайника, разбавляя эти порции очень-очень ещё горячей водой из самовара.

Потеснившись на какой-то из лавок, взрослые освободили мне немного места подле себя. Усевшись на лавке, я стал пить чай, налитый мне мамой в блюдце; к чаю мама мне дала конфету со стола.

Дома, в Москве, мы пили чай или какао, находясь, во-первых, в помещении, во-вторых, используя для этого дела эмалированный либо алюминиевый чайники широкого потребления. У нас, на Городской, был эмалированный, помнится, коричневого цвета чайник, у бабы Клавы и деда, в Сиротском переулке, – алюминиевый. Кофе в те годы мы вообще не пили, – ни наша семья, ни семья бабушки и деда; по какой причине – не помню, не знаю, да это и не суть важно.

Здесь же мы пили теперь чай, находясь, во-первых, на вольном воздухе, во-вторых, используя для этого дела, чаепития, самовар, подлинно красивое, необычное изделие, пить чай из которого, тем более на вольном воздухе, было очень-очень любопытно и приятно.

Выпив чай, съев конфету и сказав «спасибо», я выбрался из-за стола. Что было дальше – я как-то не запомнил. Но, когда наступили настоящие сумерки, в памяти моей отобразилась следующая картина. Компания взрослых в полном составе сидела – находилась теперь в зимней комнате дома, на нашей половине его. Две керосиновые лампы служили освещением этого помещения.

Подвешенные к двум стенам, диаметрально противоположным друг другу, лампы, хоть и горели в полную силу, освещали зимнюю комнату, в общем-то, тускло. Одна часть взрослых, сидя за столом, играла в домино, другая – кто, стоя около этого стола, кто, сидя за ним – внимательно следила за игрой. Играли в «козла», двое – надвое. Двое партнёров – игроков, подыгрывая друг другу, играли против других двух партнёров – игроков. Играли «на вылет»: проигравшая пара партнёров – игроков, набрав 101-но очко, уступала место в игре другой, «свежей» паре. Разговоры шли, насколько я помню, только об игре. То и дело слышны были специальные выражения игры в домино: «Михал Семёныч, вы ж им длинного конца дали», «ну вот, дупля отрубили», «крыша», «считай фишки» и т. д.

Повертевшись неопределённое время около взрослых, я – в сопровождении мамы – отправился спать в сени. Там, у стены, стояла широкая деревянная архаического вида кровать, отданная нашей семье (Токаревых), в частности, на тот летний сезон. Ещё, надо сказать, кровать была без преувеличения могучая. Весь каркас её, покрытый когда-то олифой, был изготовлен из цельного, квадратной формы, оструганного рубанком, бруса. Скупые, столярные украшения этой богатырской кровати (что я запомнил) находились в верхней части четырёх стоек её. Здесь брус стоек был обработан изготовителем кровати так, что представлял собой тупоугольные пирамиды; чуть ниже, сантиметрах в 5-ти – 6-ти от оснований пирамид, параллельно полу шли для красоты выемки-углубления со всех четырёх сторон бруса стоек. Выемки-углубления были не глубокие, клиновидной формы. Я так думаю, кровать эта была ровесницей дома прабабушки.

И ещё надо сказать: кровать давно, примерно в 1970-ом году, уничтожили, вероятно, потому, что она занимала довольно много места в сенях. Может быть, была и ещё какая-то причина, – не знаю, не помню. Постелив постель и пожелав мне «спокойной ночи», мама вернулась назад.

Раздевшись, я лёг в кровать, ложе которой всегда было довольно жёсткое. В сенях на тот час я был один: молодёжь, засветло ушедшая играть в волейбол на деревню, а также и девятилетняя Наташа, отправившаяся, скорее всего, наблюдать эту игру, до сих пор не возвращались; во всяком случае, под крышей дома прабабушки – на его половине – их ещё пока не было. Здесь надо сказать, что все без исключения гости, понаприехавшие, так сказать, к прабабушке, в принципе были обеспечены ночлегом на её половине дома. Человека 4 – 5 вмещал сеновал прабабушки, о котором, правда, я ещё не говорил. Скажу коротко, последний находился над бывшим хлевом. Ещё гостей могли принять – старые железная кровать и диван, стоявшие в сенях. В зимней комнате могли разместиться на ночь ещё человека 4–5, не меньше. Сама же прабабушка, уточню, всегда спала в зимней комнате, понятно, не только зимой, но и, видимо, по привычке, летом. Спала она летом, что я видел, на узкой, односпальной, очень-очень старой железной кровати. Никак не могу вспомнить, какая в зимней комнате ещё стояла мебель для спанья в 1956-ом году. Может быть, и никакой. Тогда гости могли разместиться тут (ведь только на одну ночь) и на полу, что для того времени не являлось делом уж очень странным и оскорбительным. А вообще-то ночевать в одной комнате с пожилым человеком (прабабушке в 1956-ом году стало уже 77 лет) вряд ли было особо приятно. Очень хочется сказать здесь следующее. Не знаю, храпела прабабушка ночью или же нет. Зато, хорошо знаю, совершала такую некрасивость, о которой скажу только намёком: «Ночью ж… – барыня!» – нисколько не смущаясь, почти наставительно говаривала так прабабушка, в ответ на чей-нибудь справедливый упрёк…

Поудобнее заняв место своё на кровати (место моё было у стены), я вскоре заснул. Проснулся я посреди ночи на краткое время от того, что мама и отец пришли спать. Мама почти тут же легла рядом со мной, отец – с краю кровати.

На утро, а утро было вновь прекрасное, солнечное, – после сытного завтрака с деревенскими яйцами всмятку, печеньем и какао со сгущённым молоком, одна часть приехавших гостей направилась купаться на ближайший пруд, другая – осталась на территории земельного участка прабабушки. К этой первой части – с удовольствием примкнул и я. Здесь оговорюсь: было ли моё участие в этом деле впервые, не помню. Компания наша, средний возраст которой был примерно 19 лет, получилась такая: Терновские, мать и дочь, Юля, Юрий, Михаил, Наташа и я.

Вышедши на деревню, мы пошли к пруду более короткой дорогой, – прогоном. На всякий случай скажу: прогон – это деревенская короткая улица, существующая для выгона скота на пастбище и возвращения его назад; прогон расположен перпендикулярно к основной, главной деревенской улице.

Прогон, по которому действительно здесь прогоняли скот, в частности колхозный, был (прогон) не приятен тем, что какая-то, не малая часть его представляла собой бытовую мусорную свалку. Подчеркну, слева и справа от прогона находились земельные участки двух деревенских семей. Участки их были огорожены от прогона изгородями из жердей.

Видимо, чтобы устранить запах от свалки мусора, а также и придать ей какой-то более приятный, опрятный вид, местные жители выбрасывали сюда ботву моркови, свёклы и картофеля, сорняки с прополотых грядок, ненужный хворост и т. п. Фактически помогало тому – устранять запах от свалки и придавать ей более приличный вид – довольно многочисленное колхозное стадо. Изо дня в день, утром и вечером прогонявшееся здесь (на всякий случай скажу: весь в целом прогон представлял собой грунтовую, не мощёную дорогу), оно втаптывало в землю всё то, что сюда, в прогон, выбрасывалось.

Пройдя прогон и, уточню, повернув направо, мы пошли дальше просёлочной дорогой, по левую сторону от которой располагалось тогда достаточно большое колхозное хозяйство деревни Богачёво. Хозяйство это, что я знаю, состояло из постройки правления колхоза, кузницы, очень большой продолговатой риги и крупного коровника. Вначале просёлочная дорога шла, как говорится, под гору, потом выровнялась и пошла уже по прямой, – без уклонов и подъёмов.

– Шла Саша по шоссе и сосала сушку. Можешь так быстро сказать? – спросила меня Наташа.

– Ещё скажи, – попросил я, впервые слыша эту скороговорку.

– Шла Саша по шоссе и сосала сушку, шла Саша по шоссе и сосала сушку, шла Саша по шоссе и сосала сушку, – чётко, уверенно и троекратно повторила скороговорку Наташа.

– Шла Саша по шоссе и сосала сушку. Шла Саша по шоссе и сосала сушку…, – не троекратно, а семикратно, из раза в раз всё более и более чётко, уверенно повторил я скороговорку.

– А теперь скажи-ка – тоже быстро: на дворе – трава, на траве – дрова, – не отставала Наташа.

Эту скороговорку я уже слышал, репетировал ранее, и поэтому, не переспрашивая, повторил её чётко, уверенно, легко и – для собственного удовольствия – несколько раз подряд.

Шли мы теперь на поверку в низине, мимо заброшенных торфяных карьеров. Их тут было тогда множество. Все они были наполнены торфяной водой; из воды росли крупная болотная осока да камыш; на поверхности воды то здесь, то там густела ряска. На почве, среди карьеров росли в изобилии кустарники и молодые лиственные деревья, а именно: берёзы, о́льхи и, кажется, осины да ивы.