Владимир Токарев - У каждого своё детство (сборник)

Выйдя на деревенскую улицу, баба Люба стала встречать домашнюю скотину свою: корову, телёнка и овец. На то время я находился во дворе Авдеевых, играя, общаясь с соседской деревенской девочкой, примерно моей ровесницей. Девочка эта (имя её я не помню) проживала непосредственно в соседнем крестьянском доме, имевшим с домом Авдеевых – почти что один общий двор (дворы их были разделены между собой в основном бурьяном; ещё разделением являлась, кажется, телега без колёс, на которой покоились 2 –3 колеса к последней).

Не помню, имела ли семья девочки этой домашний рогатый скот. Хорошо помню другое.

Поначалу мы вместе с соседской девочкой устремились за бабой Любой. Очутившись на деревенской улице и увидев, что животные были уже недалеко, гонимые по деревне – я тогда думал – пастухом, – но тремя – четырьмя годами позже узнал, что не многочисленный крупный и мелкий рогатый скот жителей деревни Сказово – поочерёдно и бесплатно пасли сами жители её, – мне пришло в голову помочь бабе Любе: по мере моих сил, загнать её скотину в хлев.

Один, молча убежав во двор, я занял там, как мне показалось, хорошую позицию. Встав метрах в четырёх – пяти от крыльца дома Авдеевых, спиной к бурьяну, я сделал своего рода коридор – для прохода здесь, по двору, домашнего рогатого скота.

И не думая взять что-то для этого дела в руки, – проще всего, хворостину, – хотя бы из-за того, что это было бы небезопасно для меня, я просто надеялся упорядочить, таким образом, движение животных в направлении хлева. Когда овцы, корова и телёнок появились во дворе, за которыми шли баба Люба и соседская девочка, я тут же сообразил, что эта моя услуга вовсе и не нужна: овцы, двигавшиеся первыми, сами привычно поспешали в сторону хлева, корова, за которой неотвязно шёл телёнок, также заученно двигалась туда же. Вместе с тем, немного не доходя до меня, она, чуть наклоня рогатую голову свою, еле уловимо двинулась в мою сторону.

– Отойди, не то забрукá ет! (забодает, – примечание автора) – почти крикнула мне соседская девочка.

Я, сам почувствовав страх, тут же попятился от коровы. Удовлетворившись отступлением моим и опять подняв голову, корова строго двинулась в направлении хлева.

– Тучá идёт какая…, – взглянув на небо, заметила девочка и пошла домой.

Я тоже взглянул на небо и увидел край огромной сизой тучи, незаметно нависший над деревней. Вероятно, после был большой дождь, но я его не запомнил, а запомнил другое – как в один, так сказать, прекрасный день нас с бабой Катей выгнали, – выгнали в Москву, домой, – из-за меня. Было это так.

Нечаянно, но, как мне тогда показалось, сильно набедокурив, нанеся какой-то ущерб добру – хозяйству Авдеевых (что я такое сделал, совершенно сейчас не помню), я, испытывая страх от того, что под горячую руку могу быть наказан физически, – людьми, не имеющими такого права, то есть, непосредственно Авдеевыми, – дал, как говорится, стрекача, тягу, моментально скрылся с места своего «преступления».

Произошло это днём, ну, например, в 13 часов. Спрятавшись за амбаром Авдеевых (убегать далеко я, толком не знавший окружающую местность, побоялся), я провёл там, за амбаром, до густых сумерек. Помнится, раз – другой, то баба Люба, то Валентина, жена Николая, заходили в амбар за какими-то съестными припасами. И я тогда, не зная, куда мне ещё деться, прижавшись всем телом к бревенчатой стене амбара, ожидал своего обнаружения, с часто бьющимся сердцем.

Не единожды я слышал, как меня кликали, выходя во двор и на деревенскую улицу. Наконец, когда пришёл с колхозной работы Николай, то его послали на мои розыски.

Прекрасно понимая, что меня настойчиво ищут, покидать своё убежище – я всё равно не решался. «Теперь мне попадёт, – думал я, – не только за то, что я набедокурил, но и за то, что заставил себя искать». Страх, волнение мои – во всё время нахождения за амбаром – не прекращались. Вместе с тем, я испытывал и чувство удовлетворения от того, что меня ищут, настойчиво ищут.

С наступлением сильных сумерек я пошёл, ну, так сказать, сдаваться, поскольку оставаться на ночь на деревенской улице, за амбаром, – для меня было ещё страшнее.

Когда я пришёл в дом, все взрослые были в сборе; был даже Николай, успевший уже возвратиться с моих безуспешных розысков.

Разглядев, что я жив и здоров, взрослые подняли шум.

– Ты где был? Ну, говори же! – подойдя ко мне, шумела баба Катя.

– Мы его блукá ли, блукáли (искали, – примечание автора), а он – возьми да сам прийди! – тоже почти кричала баба Люба.

После того, как я порассказал, где прятался, баба Люба объявила нам с бабушкой:

– Вот что. Давайте собирайте завтра чемоданы и уезжайте. Хорошего помаленьку!

На следующий день мы уехали, пробыв в гостях у Авдеевых совсем не то время, на которое приезжали.

Вернувшись в Москву прежде времени, я не без большого удовольствия для себя узнал, что фамилия моя теперь будет другая – Токарев. Прежняя фамилия моя была – Галкин. Фамилия мамы, девичья фамилия её, была – Галкина, отца фамилия – Токарев. Вне всякого сомнения, прожив в не зарегистрированном браке до моего почти семилетнего возраста, мои родители решили узаконить свой брак, зарегистрировать его; не только я приобрёл новую фамилию, но и, как оказалось потом, мама. Вместе с тем, в такие детали, хорошо помню, я не стал вдаваться тогда, единственно радуясь тому, что меня не будут теперь дразнить сверстники – «Галкой – палкой» или же по-другому – «Галчонком».

Сразу – не сразу, не знаю, меня отправили в деревню Богачёво. Мама или баба Клава, – кто-нибудь из них, – взяли свой отпуск летом, и мы поехали.

Летняя жизнь в этой деревне – это я уже хорошо видел своими повзрослевшими глазами – была менее интересной, в противоположность такой же жизни в деревне Сказово; например, за стеной, в другой половине прабабушкиного дома, постоянно проживали соседи, а в субботу, вероятнее всего, в каждую, из Москвы приезжала в гости, так сказать, к прабабушке, целая куча многочисленных родственников бабы Клавы.

Несколько слов о соседях по другой половине – в прошлом всего – прабабушкиного дома. Как я выше говорил, в начале 50-ых годов половину дома своего и земельного участка прабабушка продала; если точнее, то это дело, по её, безусловно, просьбе, сделали сын её и сноха (мой дед и бабушка, баба Клава). Соседями стали бездетные супруги – Иван Васильевич и Елизавета Петровна Раевских. Было им уже в ту пору за 50 лет. Профессия их была – учитель начальных классов. Деревня Богачёво имела начальную школу, располагавшуюся, в частности, за околицей, и супруги Раевских устроились в неё на работу по профессии.

Соседи они были очень тихие. Забегая вперёд, скажу, у них была достаточно большая домашняя библиотека, очень напоминавшая собой в миниатюре – публичную, в частности, сельскую библиотеку. Жилая площадь соседей была, наверно, на 50 процентов заставлена, заметно высокими и довольно длинными, книжными стеллажами, сплошь наполненными – прямо от пола – книгами. Добавлю, книжные стеллажи покоились параллельно друг другу и примерно в 3 ряда. Выбирая себе книгу, человек мог «гулять» между их рядами. По-моему, у Раевских имелся даже каталог на эту свою библиотеку.

Однажды, примерно в 1963-ем году, я был у Раевских, и, помогая мне, Елизавета Петровна подобрала книгу мне, которая называлась «Звёзды над Самаркандом». Автора книги – я сейчас уже не помню. Ещё соседи, сколько я их знал, всегда имели кур. Лишь когда Елизавета Петровна стала совсем старой (Иван Васильевич умер намного раньше своей супруги), она перестала держать их. Содержались куры в одной второй части бывшего хлева, понятно, на стороне Раевских, – на их половине дома. Наша, прабабушки, одна вторая часть бывшего хлева отделялась от соседской – комбинированно: вначале от земли (хлев имел земляной пол) шла дощатая стена – метра 2 высотой, потом над ней, вторым ярусом, высилась стена из жердей, плотно прижатых друг к другу.

Эта высокая перегородка здесь, несомненно, была сделана для того, чтобы эти домашние птицы не смогли перелетать – во время какого-нибудь переполоха – со своей стороны бывшего хлева – на нашу. Куры эти, в летний период времени, когда я гостил – находился в деревне Богачёво, никогда не давали спать дольше девяти часов утра. Будил меня, очень хорошо помню, всегда не петух, сколько бы он ни горланил своё «кукареку», но какая-нибудь, снёсшая очередное яйцо, курица, почти безостановочно, назойливо-преназойливо кудахтавшая… Этот куриный шум, сквозь сон слышимый мной каждое утро, длился часами спозаранку, пока, наконец, не будил меня окончательно. Спал же я, можно сказать, всегда в сенях, в отведённом для меня месте. От бывшего хлева наши сени отделялись тонкой дощатой, не высокой перегородкой, в которую была вделана, тоже дощатая, из тонких досок, дверь. В частности, в 1956-ом году, да и не один год потом, сени вообще не имели потолка. В эти годы, в сенях, над головой возвышалась крыша, которая, хочется упомянуть, была покрыта дранкой.