Мулен Руж - Пьер Ла Мюр

в «Опере» в обществе той вульгарной мадам и зачем-то представляешь ее всем как свою тетушку?

– А, ты об этом! Ну, во-первых, мадам Потьерон вовсе не вульгарна. Она сама сдержанность. Во-вторых, в тот вечер она выглядела очень даже респектабельно. В-третьих, она никогда прежде не была на балу в «Опере», а ей очень хотелось попасть туда. И к тому же она вполне могла бы быть моей тетушкой.

– Но только она ею не является, и всем это прекрасно известно. Равно как и то, что ты неделями не вылезаешь из ее борделя. Все об этом только и говорят.

– Правда? Что ж, ну и пусть. А тебе не кажется, что сплетни и являются душой любого разговора? Отними у людей возможность пошептаться у тебя за спиной, и им будет просто нечего сказать. Лично меня это нисколечко не волнует. А ты-то чего встревожился? Морис, ты же сам прекрасно знаешь, что, если бы не «Белый цветок», я бы уже давным-давно помер. Видит Бог, это единственное место, где я отдыхаю душой, где меня никто не достает и я могу спокойно работать. Да, время от времени я провожу несколько недель в борделе. Но кого это касается и кому я там мешаю? Берта, моя старая знакомая из «Серого попугая», работает там помощницей хозяйки. Девочки захаживают ко мне, когда я рисую, и кормят там замечательно. Ты даже представить себе не можешь, какие вещи можно увидеть, живя в борделе!

– Почему не могу, очень даже могу, – усмехнулся Морис.

– Нет, не можешь! И перестань уподобляться всем этим святошам и все опошлять. Я имел в виду сюжеты, позы, выражения лиц – все то, что никогда не переносилось на холст.

– А ты знаешь, как тебя назвал один из критиков? «Веласкес шлюх».

– Не знал, но принимаю как комплимент. Послушай, Морис, а теперь хотя бы на минутку перестань быть таким порядочным и благочестивым и сам посуди. С моральной точки зрения нет никакой разницы, где рисовать обнаженную натуру – у себя в студии или в борделе, не так ли? Однако с художественной точки зрения разница огромная. Ну, как бы объяснить тебе так, чтобы ты понял… Это подобно разнице между пантерой в джунглях и ее же чучелом в мастерской таксидермиста. Первая – живая, свободная, прекрасная; а вторая – лишь набитое опилками чучело, безжизненное и уродливое. На подиуме обнаженная натурщица – это просто женщина без одежды. Когда картина закончена, получается просто завлекающее средство, написанное масляными красками, нечто вроде порнографической картинки, которую пытаются выдать за настоящий шедевр. В борделе же обнаженная натура обретает гармонию; она ходит, стоит, сидит, возлежит, как, наверное, это делала сама Ева в Эдемском саду. Там ты просто понимаешь, что женщина – это не ходячая вешалка для пальто, какой мы ее видим на улице. У нее гладкая кожа, красивые ножки, она может принимать самые невообразимые позы. Ты когда-нибудь видел живот женщины, когда она смеется? А я видел. Однажды Роланда рассказывала о том, как ей довелось провести вечер в обществе с клиентом, который хотел, чтобы она непременно нарядилась монашкой. Она замечательная рассказчица, так что история сопровождалась соответствующими жестами и мимикой. Ничего неприличного, просто очень смешно, и девчонки просто-таки покатывались со смеху. Они валялись на моей кровати, кто на спине, кто на животе. Я мог наблюдать за их реакцией. Смех пробирал их насквозь, с головы до самых кончиков пальцев на ногах. В другое время я видел, как напряглись мускулы на бедрах женщины, а лицо ее застыло наподобие каменной маски, когда доктор Бушон объявил ей, что у нее сифилис. Никогда в жизни не видел более трагической картины… Но ты же всего лишь продаешь картины, тебе все равно не понять.

– Ладно, мне все равно не понять. Но только если ты и вправду считаешь бордели такими чудесными, то почему же тогда развесил свои бордельные зарисовки в подвале, вместо того чтобы выставить их вместе с остальными работами? Не хочешь оскорблять общественную нравственность? – добавил он с нескрываемой иронией.

– Вовсе нет, а скорее для того, чтобы не возбуждать нездорового любопытства. Я хочу показать эти работы лишь нескольким людям, кто, на мой взгляд, готов к их адекватному восприятию. Кроме того, широкая огласка «Белого цветка» ни к чему, это могло бы навредить мадам Потьерон. Тем более что вообще-то ее заведение не имеет ничего общего с пансионом для художников. Не хочу повторять собственных ошибок. С меня хватило афиши для «Мулен Руж»; она стала привлекать столько посетителей, что в конце концов в заведении стало просто невозможно появиться и мне пришлось отказаться от его посещения. Нет уж, путь все остается как есть. Кстати, внизу все готово? Ну, там, бар, выпивка? Коньяка достаточно привезли?

– Хватит, чтобы утопиться. Очень надеюсь, что ты и твои приятели не будете слишком сильно шуметь, чтобы люди не стали задумываться о том, а что, собственно, происходит в подвале.

– Не беспокойся, мы будем вести себя тихо-тихо. Они будут приходить и уходить с черного хода. Миссия тоже будет, по крайней мере так она мне написала. Джейн Авриль собирается прийти. Но ты же знаешь, как с этими артистками – положиться на них можно лишь в одном-единственном случае – если им от тебя что-то надо. Всего я ожидаю человек двадцать – двадцать пять. Кстати, забыл тебе сказать: я пригласил Дега. Но он категорически отказался прийти. Видите ли, ненавидит людей и столпотворение. Я разочарован, так хотелось показать ему бордельные зарисовки. Он бы их понял. И еще я надеялся, что он и Уистлера с собой приведет.

– А что мне говорить, если кто-либо вдруг спросит, где ты сам? Например, Камондо. Это величайший коллекционер во всей Франции. Возможно, ему захочется с тобой побеседовать.

– Тогда скажи ему, что я заболел. Или вообще умер. Вот-вот! Скажи ему, что я умер! Тогда он обязательно купит что-нибудь, вот увидишь! Мертвый художник ценится в десять раз выше, чем еще живой.

– А что, если с ним будет король Сербии? Комондо сказал мне, что и его присутствие не исключено; он как раз сейчас помогает ему с подбором произведений для пополнения коллекции. Если тебя будет спрашивать сам король, то, надеюсь, ради такого случая ты вылезешь из своего подвала?

– А зачем? Просто скажи ему, чтоб спускался в подвал. Я буду там.

– Анри, ты сноб!

– Ты бы хоть определился. – Анри улыбнулся. – То ты говоришь, что я принижаю собственное достоинство, заводя знакомых среди тружениц борделей и появляясь в Опере в обществе мадам