Дитя эпохи - Александр Николаевич Житинский

был никелированный ящичек с прорезью, а снизу торчал водопроводный кран с двумя ручками. Черемухин подошел и прочитал надписи на ручках:

– Холодная вода… Горячая вода…

Араб, не обращая внимания на Черемухина, опустил в прорезь несколько монеток, приладил к крану нейлоновый шланг и повернул обе ручки. Другой конец шланга он опустил в бассейн. Из шланга полилась вода. Араб попробовал температуру воды пальцем и удовлетворенно кивнул.

Мы наблюдали за его действиями с некоторым ошеломлением. За исключением Кэт, которая уже загорала в купальнике на синтетической травке.

– Да… – сказал Михаил Ильич. – Все-таки умеют они! Казалось бы, простая вещь… Я вот путешествовал по Средней Азии и честно скажу – в Кара-Кумах этого не видел. Так что нам не грех кое-что и позаимствовать у капиталистов.

– А плата за воду? Как вам это нравится? – спросил Лисоцкий с вызовом.

– Ну, это нам, конечно, ни к чему, – сказал генерал.

Когда бассейн наполнился, Кэт прыгнула в него и стала плескаться, как русалка.

– Прошу вас, господа! – пригласила она нас игриво.

Мы быстро провели небольшое и тихое совещание. Арабы в это время готовили завтрак. Они закапывали в песок яйца, чтобы те испеклись. Жара, между прочим, была жуткая.

– Ни в коем случае! – шепотом сказал генерал.

– А чего такого? – спросил я.

– Петя, ты еще молод, – сказал генерал. – Я эти штучки знаю. Сначала бассейн, потом еще чего, а потом и подкоп под идеологию.

Арабы мирно жарили мясо на мангалах и не собирались устраивать никакого подкопа.

– Ну, кто смелый? – позвала Кэт и снова плеснула в нас водой.

– Благодарим вас, мэм, – сказал Черемухин, обливаясь потом. – Мы не хотим.

– Что же, мы и жрать ничего не будем? – спросил я, принюхиваясь к запаху мяса.

Генерал задумался. Замполит Черемухин задумался тоже. Идеология идеологией, а жрать надо. Своих припасов у нас не было никаких, за исключением нескольких бутербродов с сыром и вареных яиц в авоське Лисоцкого. Яйца, должно быть, уже испортились от жары.

– Если мы будем есть бутерброды, то они вообразят, что у нас затруднения с продуктами… Понимаете? – сказал начальник штаба Лисоцкий. – Не у нас лично, а вообще…

И он сделал рукой обобщающий жест.

– Предлагаю пользоваться всеми услугами, но за все платить по их таксе, – сказал Лисоцкий.

– У нас не хватит денег даже на одно купание, – сказал Черемухин.

– Давайте платить по нашей таксе, – предложил я. – Билет в бассейн стоит пятьдесят копеек. Четыре билета – два рубля. В переводе на доллары – это два доллара и шестьдесят семь центов. Не так уж дорого.

– Правильно! – сказал генерал. – Нечего их баловать. Когда они приезжают к нам, то тоже платят по своей таксе, а не по нашей.

И мы все с облегчением принялись раздеваться. Первым в бассейн нырнул Черемухин, потом я, а следом плюхнулись Лисоцкий с генералом. Бассейн не был предназначен для такого количества купающихся, поэтому вода перелилась через край.

Искупавшись, мы сели на траву, и проводники поднесли нам жареное мясо, обильно усыпанное зеленью. Сами они поели, пока мы купались, и теперь услаждали наш слух игрой на музыкальных инструментах. Главный араб пел какие-то интернациональные шлягеры, а остальные ему аккомпанировали на гитарах. Специально для нас они исполнили «Подмосковные вечера». Лисоцкий беззвучно шевелил губами, подсчитывая стоимость завтрака и музыкального сопровождения по нашей таксе. Все равно получалось дороговато.

– Казимир Анатольевич, придется вам быть по совместительству начфином, – сказал генерал.

– Начфин? – удивилась Кэт. – Что это значит по-русски, господа?

– Банкир, – находчиво перевел Черемухин.

– О! Банкир! – воскликнула Кэт, глядя на Лисоцкого с уважением.

После завтрака Лисоцкий отсчитал ей шесть с лишним долларов. Кэт повертела доллары в руках, раздумывая, что с ними делать, а потом отдала их на чай проводникам. Мы постарались этого не заметить.

Отдохнув, мы снова вскарабкались на верблюдов и поехали дальше. Со скоростью пять километров в час. Поскольку заняться было нечем, я вынул из портфеля блокнот, положил его на передний горб и принялся вести путевые заметки. Все путешественники их ведут.

Исключая моих спутников и верблюдов, вокруг не было ничего, о чем стоило бы писать. А я точно знал, что заметки нужно начинать с описания окружающей природы. Все писатели начинают с природы. Природа дает возможность проникнуть во внутренний мир героев. Так нас учили.

Я решил писать с точки зрения верблюда. Мне показалось, что во внутренний мир верблюда проникнуть легче, чем залезть в душу, допустим, к Михаилу Ильичу или к нашей англичаночке. Поэтому я посмотрел вокруг безрадостными глазами животного и начал:

«Кто придумал тебя, однообразный мир пустыни?… Кто насыпал этот палящий песок, в котором даже верблюжья колючка кажется флорой, а скорпионы – фауной? Кто зажег над нами унылое и неумытое солнце? Пустыня дышит жаром, как легочный больной. Она протяжна, как обморок, и вызывает тоску. В пустыне нет счастья в жизни».

Начало мне понравилось. Однако пора было переходить к людям. И я написал: «Михаил Ильич чешется спиной о верблюжий горб. Лисоцкий тихо считает доллары, перекладывая их из одного кармана в другой. Черемухин привязал себя брючным ремнем к горбу и спит. Арабы олицетворяют терпение. Кэт музицирует на флейте».

На этом мои наблюдения кончились. Я даже удивился. Как это другие писатели умеют описывать долго и красиво? Наверное, у них богатое воображение.

Кэт, и вправду, играла на флейте от нечего делать. Мне стало скучно, и я ударил пятками своего верблюда в бока. Верблюд слегка взбрыкнул и ускорил шаг. Я догнал Кэт и поехал с ней рядышком. Она тут же опустила флейту и уставилась на меня большими глазами. На интернациональном языке взглядов это означало: «Чего вы хотите, молодой человек?»

– Я просто так, – дружелюбно сказал я.

Кэт улыбнулась и приблизила своего верблюда к моему. Они пошли, касаясь боками. А мы с Кэт время от времени касались коленками. Генерал закашлял сзади, но я не оглянулся. В конце концов, имею я право поговорить с женщиной в пустыне?

– Как вы находите пейзаж? – спросила Кэт.

– Очень симпатичный, – сказал я, забыв о том, что писал минуту назад в путевых заметках.

Генерал кашлял не переставая, как чахоточник. К кашлю присоединился Лисоцкий. Я продолжал кашель игнорировать.

– Сколько вам лет? – спросила англичанка.

– Тридцать три, – сказал я. – А вам?

– Твенти файв, – сказала она и расхохоталась, как в деревне. Сразу видно, что наполовину наша.

– Понял, – кивнул я.

– Петя! – вскрикнул сзади Черемухин сдавленным голосом.

Я оглянулся. Генерал и Лисоцкий, красные от кашля, смотрели на меня негодующе, точно на таракана в супе. Черемухин за их спинами делал мне знаки рукой,