Завсегдатай - Тимур Исхакович Пулатов

как и утром, она первая увидела Алишо, повернувшего в недоумении голову назад, ибо решил он, что отец сел отдельно от дочери; а молодой девушке, для которой жизнь состояла из чередования игры и загадок, это повторение утреннего не могло не показаться предвестием чего-то хорошего, тем более что, входя в автобус, она уже думала об Алишо.

Радость на ее лице смутила Алишо, и, съежившись на мгновение, он понял, что отца ее нет в автобусе, — их незаметное для окружающих рукопожатие было как знак истосковавшихся, а торопливые его шептания о. встрече вечером у гостиницы — страхом, что ощущение от ее руки успеет остыть раньше, чем он добьется ее согласия на встречу: «только вдвоем, без отца». «Хорошо, но вы его не бойтесь», сказанное также шепотом, могло показаться ему укором за его нерешительность, а это действительно было так; вернувшись после телефонного разговора в номер, Нора вдруг разрыдалась от грубых слов отца, рассердившегося на то, что «одевается она по три часа и заставляет его торчать у стола дежурной по этажу в ожидании», и эта ее истерика была протестом отцу, который, знала она, будет против ее встреч с Алишо. И сейчас в автобусе неожиданное упоминание о нем, как будто Алишо все знал о разговоре в номере, еще больше сделало его предложение о встрече желанным. Но почему не сейчас, думалось ей, она бы бросила все свои дела и они пошли бы куда-нибудь, прямо сейчас сойти на остановке, и это вдвойне прекрасно оттого, что оба они не знают города! Вечером наверняка воспротивится отец, а думать с полудня о вечерней их встрече с Алишо казалось ей невыносимым.

Алишо еще раз сжал незаметно ее руку и от смелости не уловил, как дрогнула рука в нетерпении, в некой досаде, и вышел из автобуса, хотя мог ехать с Норой еще. Эта его поспешность, похожая на бегство, была странной и для него самого теперь, когда он смог договориться с Норой о главном, дальше пошла бы легкая болтовня на студенческие темы, но это «дальше» и смущало Алишо, он боялся показаться после этой удачи скучным, смешным, не то сказать, не так и все испортить еще до вечера — ее согласие и было для него тем душевным подарком, растратить который не хотелось на пустые разговоры, и с этим ощущением он думал ждать вечера. Он и не подозревал, что желания их уже теперь не совпали. Нора хотела, чтобы побыли они вдвоем, не откладывая время встречи, но ведь и Алишо в своем расчете не был таким уж хитрым, и Нора это понимала, он просто давал ей время подготовить себя, как готовил себя он к их встрече всю ночь вчера, и все утро, и даже сидя в аудитории: «…и тогда я шепну ей: «Встретимся вечером?»

Его мужской эгоизм проявился и в такой маленькой детали — время, оттянутое до вечера, приносило ему радостное волнение, к чувствам Норы примешивалась теперь и досада от разговора с отцом перед встречей с Алишо.

Но к вечеру стало чувствоваться, что Алишо зря понадеялся на силу своего терпения, радостное возбуждение от встречи, похожее на эйфорию, мало-помалу от сильных всплесков стало искажать его ощущения, чем ближе было время, когда Нора должна появиться у дверей гостиницы, тем быстрее его нетерпение превращалось в мнительность, желание скрыть от всех миг их нового рукопожатия, ибо вся эта история была для него слишком хрупкой, слишком личной, перечувствованной, чтобы мог он выставить ее напоказ.

После разговора с ней в автобусе Алишо сразу же вернулся в гостиницу и немного постоял возле телефонистки, затем побродил по вестибюлю, думая подняться на второй этаж и пройти возле дверей ее номера, но так и не решился. Какие-то необязательно нелепые слова, сказанные горничной, полбулки и полчашки кофе в буфете, затем минут пятнадцать на кровати с закрытыми глазами — всего понемногу, все ненужное, лишнее, потом уход из гостиницы и медленная прогулка по скверу и все возрастающая мнительность и осторожность — тут, за углом, может встретить его какой-нибудь сосед из номера, здесь — горничная, у дверей гостиницы — телефонистка, в сквере — Хуршидов, который сразу догадается, в чем дело; странное вчерашнее одиночество в чужом городе, которое вдруг теперь, когда Нора дала согласие, сменилось на еще более странное чувство причастности всех к его сегодняшнему вечеру, на такую ненужную известность для десятка разных людей, от легкого знакомства с которыми он ранее не ждал никакого подвоха.

Затем, уже к семи часам, эта его позиция в полутемном углу возле лотка, где торговали пирожными, и спокойный взгляд, обращенный к двери гостиницы, откуда Нора должна выйти, взгляд человека, уставшего от напряжения и сомнения.

Когда Алишо увидел ее не одну, как ожидал, а с отцом, выходящим, непринужденно разговаривая с Норой, из гостиницы, напряжение вдруг прошло, а когда понял, что остановились они, ожидая его, Алишо постоял немного, чтобы не догадались, что он, спрятавшись, ждал, затем спокойно и улыбаясь, будто еще издали, идя по улице, увидел их, пошел к месту встречи.

Хуршидов должен быть доволен его видом — ни тени смущения и неудовольствия, как будто не было этой просьбы: «Только без отца», наоборот, все открыто, никаких шептаний за его спиной, все как в отношениях честного и благородного юноши и девушки, выходящей на встречу с маменькой, как в старых романах. Только мелькнула у Алишо мысль, такая спокойно-обреченная: «Он ведь есть. Вот он и есть тут», — но мысль эта не могла ясно выразиться на его лице, ведь он действительно был, этот сопротивляющийся, и был давно, с той самой минуты, когда Алишо впервые увидел Нору, был в мыслях, в переживаниях — конкретно-телесный, еще более жесткий и реальный, чем сейчас, наяву.

Короткий обмен приветствиями, и как спасение — пожелание майора пойти всем и отужинать, через улицу, в ресторане, и размеренная, тихая прогулка до ресторана (Алишо, легко касаясь локтя Норы, ведет ее), вопросы Хуршидова об экзаменах, ответы Алишо, такие же короткие и однозначные, шутки отца в адрес дочери, так сильно переживающей на экзаменах, ответы Норы, милый смех и короткие минуты молчания, когда смотрит Нора на Алишо, не боясь показать опухшие от слез глаза.

Эти глаза, выдающие то, что произошло недавно, перед выходом, в номере, не казались теперь Алишо такой важной деталью, истерика или драма была уже ненужной и нелепой в общей атмосфере ее хорошего настроения, смеха и шуток с отцом, их большой душевной близости, родственной теплоты и