Мулен Руж - Пьер Ла Мюр

нему в студию вся в слезах и сказала, что какой-то клиент убил одну из их девушек, а «Серый попугай» закрыт полицией. Она прожила у Анри три дня, пока, в конце концов, не подыскала себе место в заведении на улице Амбуаз. Остальные девушки тоже разбрелись по всему Парижу.

Анри пришлось пересмотреть свои сексуальные привычки. Теперь ему приходилось совершать дальние поездки по городу в поисках того, что прежде так удобно располагалось по соседству.

Едва он успел оправиться от этих потрясений, как Джейн Авриль объявила, что ей удалось получить небольшую работу в Фоли-Бержер.

Последний удар обрушился на его голову месяцем позже.

В тот вечер Зидлер подсел к нему за столик, жуя, по своему обыкновению, незакуренную сигару и довольно потирая руки.

– Ну что ж, дело сделано! Бумаги подписаны, и все такое… Я только что продал «Мулен Руж», месье Тулуз. Помните, как когда-то я говорил, что заработаю на этом деле миллион? Ну так вот, я его заработал! Но только не подумайте, что теперь я стану просто сидеть сложа ручки и пересчитывать денежки. Вы меня плохо знаете! Я собираюсь открыть другое заведение. На Елисейских Полях. Даже название уже придумал – «Жардин де Пари». И Сару, естественно, забираю с собой…

Анри чувствовал себя так, как когда-то в том далеком сентябре, когда мать сказала ему, что он должен пойти в школу. Привычный мир рушился у него на глазах. Без Сары и Зидлера «Мулен Руж» уже не будет прежним. И что ему теперь делать? Он и так уже запечатлел «Мулен Руж» на многих картинах и сказал о нем все, что хотел сказать. Отныне все сказанное и нарисованное будет всего лишь повторением. Возможно, Морис был прав. Наверное, ему действительно следует почаще бывать в других местах, завести себе новых знакомых…

В тот вечер он, как обычно, смотрел канкан, но зарисовок не делал. После остановился у бара, чтобы попрощаться с Сарой, затем с Гастоном, своим любимым официантом. По пути к выходу обменялся рукопожатием с Тремоладой. Задержался на мгновение в холле перед своей картиной, посвященной цирку.

Затем вышел на улицу.

Когда фиакр тронулся с места, Анри высунулся из окна. Красные сверкающие мельничные крылья разрывали мрак ночи, точь-в-точь как в свое время предрекал Зидлер. Поддавшись сентиментальному порыву, он вообразил, что они вращаются специально для него одного, словно машут на прощание.

– Прощай, «Мулен»! – прошептал Анри, чуть заметно взмахнув рукой, словно расставаясь навсегда со старым другом. – Прощай! – И еще тише добавил: – Прощай, Монмартр!

Через несколько дней Морис представил его семейству Натансон. В дверях камердинер в ливрее принял у них шляпы и перчатки, а затем помог снять плащи. Молодые люди прошли по коридору и задержались у подножия широкой лестницы, ведущей в кабинет. Пытаясь отдышаться, Анри обозревал просторную комнату, погруженную в полумрак, несмотря на зажженные многочисленные лампы под шелковыми абажурами, горящие поленья в камине, огромный, похожий на гроб для арфы рояль у стены, обитую бархатом мебель, разрозненные группки гостей – нарядных дам в бриллиантах и вечерних туалетах и бородатых мужчин в накрахмаленных манишках, попивающих коньяк и о чем-то чинно беседовавших. Слуги в белоснежных перчатках неслышно передвигались по комнате, держа в руках уставленные бокалами подносы.

Анри тут же узнал Миссию Натансон. Вовсе не потому, что она была самой красивой женщиной, а просто инстинктивно почувствовал, что эта роскошная комната принадлежит именно ей.

Извинившись перед гостями, она подобрала шлейф своего платья из розовой тафты и, улыбаясь, направилась к ним навстречу.

– Месье Жуаян, как мило, что вы пришли вместе с другом. – Затем она обратилась к Анри. – Месье де Тулуз-Лотрек, наконец-то вы почтили нас своим присутствием! – проговорила она тихим голосом, в котором угадывался мягкий славянский акцент. – Вам, наверное, трудно это понять, месье, но вот уже несколько месяцев я всеми правдами и неправдами пыталась залучить вас сюда. И теперь, когда вы наконец пришли, я вас полностью монополизирую. Надеюсь, вы не возражаете?

И она ослепила его улыбкой, противостоять которой было просто невозможно.

Книга третья

Мириам

Глава 17

Интересно, сколько времени нужно глупцу для того, чтобы наконец разобраться, что к чему? Для того чтобы на собственном опыте убедиться, что все это было лишь показуха, грубый фарс?..

– Около пяти лет, – вслух произнес Анри, тихонько усмехнувшись. – Лично у меня это заняло именно столько.

Еще какое-то время он сидел, тихо покачиваясь в такт движению фиакра. Вокруг раскинулась шумная авеню Опера, на которой в этот час всегда царило оживление. Белокурая, броско одетая актриса игриво помахала ему из своего ландо. Анри рассеянно приподнял шляпу, стряхнул пепел с лацкана подбитого мехом пальто и подался вперед:

– Кучер, я передумал, не надо к Веберу. Поехали в «Галерею Жуаян», улица Форест, девять.

Да, ему потребовалось пять долгих лет, чтобы понять: все это было лишь большой шуткой. Пять лет, довольно значительный промежуток времени… Но, черт возьми, ведь поначалу все выглядело так реально – как будто весь мир сговорился заставить его забыть о том, что он калека. Взять хотя бы Миссию. Ей не следовало так ему улыбаться.

Эта ее знаменитая улыбка, которую она пускала в ход, когда ей нужно было что-то получить, – ибо она была слишком умна, чтобы полагаться только на свой ум… Именно эта улыбка делала ее салон одним из самых популярных в Париже, уводя из-под носа соперниц таких знаменитостей, как Золя, Клемансо, Анатоль Франс… Представить только, какое воздействие она оказала на бедного калеку! Оглушила его, поразила в самое сердце, лишила остатков рассудка, на целых пять лет увела в иллюзорный мир несбыточных грез!

А в тот вечер она выглядела чертовски замечательно! Если красоту, вкус и деньги – а всего этого ей было не занимать – соединить воедино, то комбинация может получиться крайне опасная. Она была безмерно манерна и элегантна, воплощая собой наглядное доказательство того, что могут сделать деньги, если их правильно вложить. При первом же взгляде на нее становилось ясно, что над ее прической трудился самый дорогой парикмахер; что горничные кружили вокруг нее, чтобы убедиться, вставлен ли каждый крючок в свою петельку, а все застежки застегнуты; что ее платье из розовой тафты выписано у самого Ворта и, скорее всего, стоит кучу денег.

А он в свои тогда еще двадцать семь лет, обладая при этом богатым воображением, тотчас понял, что под платьем скрывается тончайшее белье, воздушная пена алансонского кружева; а под бельем – манящее, нежное,