Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998 - Юрий Михайлович Поляков
Собрание сочинений. Том 3. 1994-1998 читать книгу онлайн
Герой романа «Козленок в молоке» молод, легкомыслен и немного заносчив. Он влюблен, а потому чувствует себя всемогущим и берется на пари сделать из первого встречного гения, который, не написав ни единой строчки, станет знаменитым писателем… Главное, чтобы об этом, кроме спорящих, не знала ни одна живая душа. Но никто не знает, какую цену придется заплатить за невинный розыгрыш.
Ему-то я и позвонил. И он – бывают же благодарные люди! – в тот же день приехал ко мне. Мы выпили, повспоминали добрых и злых преподавателей, позлословили о Плешанове, которого за трусость, проявленную в 93-м, сослали на каторжные работы в ЮНЕСКО, перебрали однокурсниц. Выходило теперь так, что ему не довелось попробовать только мою жену, а мне – только его… Наконец я рассказал о случившемся.
– Шантаж, – после длительного раздумья определил Ваня.
– Ну, это я и сам понял.
– Надо писать разговоры с ней на пленку.
Через час срочно вызванные очкарики быстро присоединили к моему телефону какую-то штуковину – и Ваня кивнул:
– Звони ей!
Катерина конечно же сидела дома и ждала моего звонка, даже трубку подняла после первого же гудка. Я представил себе, как все это происходит: она любила болтать по телефону, лежа на тахте и поставив аппарат себе на живот.
– Это я…
– Привет, Зайчуган! Ты подумал?
– Да. Твои условия?
– Я ничего не скажу мальчикам о твоих денежках. Но ты переведешь полтора миллиона долларов на мой счет. Запиши номер – 16148. «Лось-банк». С кем там поговорить – ты знаешь. Когда все сделаешь – перезвони!
В трубке раздались короткие гудки. Я даже представил себе, как она, скинув с живота телефон, кувыркается на тахте, повизгивая от радости и торжества. Ей сейчас хорошо! Ей по-настоящему, до воплей, до скрежета зубовного, хорошо! Не то что мне…
– Вот стерва! – только и вымолвил Кирпиченко.
Шантаж был налицо – и Ваня мог действовать.
– Что будем делать? – спросил он. – Сажать?
– Правильнее было бы грохнуть!
– Ну, этого я не слышал, хотя тебе, конечно, виднее…
– Я не могу без нее… Я ее люблю.
– Что? После всего!
– После всего…
Конечно, вызволяя Катьку, я по-слюнтяйски часто использовал разные производные от слова «любовь». Я делал это нарочно… Тактика. Но тайная правда заключалась в том, что даже после всего случившегося я не хотел ее терять. Я хотел, чтобы она была рядом – раздавленная, униженная, беспомощная – и оттого особенно нежная. Может, это и есть любовь? В конце концов, раньше словом «чахотка» называли любую болезнь, если человек чах. А я – чах, потому что в кулачке у этой стервы была зажата моя игла!
– Что ты предлагаешь? – пожал плечами Кирпиченко.
– Ее надо напугать. Так напугать, чтобы она на всю жизнь запомнила: от меня ей никуда не деться. Никуда!
– Ну-у нет! Вы будете друг друга пугать для полноты чувств, а мои ребята подставляться! Эх, Шарманов, всегда тебе какие-то стервы нравились.
– Ваня, помоги! – попросил я. – Ради нашей дружбы! Я же тебе никогда не отказывал…
– Хорошо. Мы ее напугаем, но ты с ней расстанешься. Навсегда. Я не хочу, чтобы однажды мне пришлось считать количество дырок в твоей башке!
– Не могу без нее! – повторил я, повесив буйну голову.
– Я тебя предупредил, – ответил Ваня голосом джинна, выполняющего последнюю просьбу зануды Аладдина.
Штурм Катькиной квартиры громилами спецназа, прикрывающимися металлическими щитами (для достоверности их предупредили, что внутри вооруженная банда), навсегда запомнился соседям и случайным очевидцам. Представляю, что пережила Катька, когда дверь ее квартиры обрушилась на пол под мощными ударами и мужики в камуфляже и черных масках с матерщиной вместо «ура» ввалились в ее уютную квартирку, любовно обставленную и украшенную настоящим Зверевым и Митьками.
Мой психоаналитик, член-корреспондент Академии педагогических наук и лауреат премии имени Ушинского, уверяет, что воспитание – это процесс нанесения зарубок на психику. Без соответствующей зарубки изменить поведение невозможно. Чем сильнее недостаток – тем глубже должна быть зарубка. Если это действительно так, то моя зарубка получилась что надо – до кости, до самого мозга стервозной Катькиной кости!
Я забрал ее через день из Лефортова, тихую, жалкую, растерянную…
– Зачем ты это сделала? – спросил я, усадив ее в машину.
– Это не я…
– А кто?
– Когда-нибудь расскажу.
– Когда?
– Когда пойму, что ты меня действительно любишь…
Я сделал вид, будто поверил. В конце концов, и она тоже имела право поиграть этим безразмерным словом «любовь». Главное – Катька стала ручной голубицей. Как и требовали Гоша с Тенгизиком, она безвылазно сидела дома, читала по-французски Пруста. Когда я возвращался из офиса, Катерина угощала меня ужином, всякий раз изобретая с помощью поваренной книги что-нибудь необыкновенно вкусненькое. Я ел, а она смотрела на меня с такой нежностью, с какой обычно кормящие матери смотрят на сосущего младенца.
– Десерт будешь? – спрашивала она.
– Конечно, – отвечал я.
И мы падали в постель, как в небо. Иногда среди ночи я вдруг открывал глаза, вглядывался в ее спящее лицо и скрипел зубами от нестерпимых приступов нежности.
«Прав, прав старый бисексуал Шекспир: самые лучшие жены выходят из укрощенных стерв!»
13. Бологое
– Это что за остановка? – Павел Николаевич отогнул краешек занавески с синей надписью «Красная стрела».
За окном началась пристанционная суета огней.
– Остановка может быть только одна – Бологое. Других нет, – ответил я.
– Отлично! Жизнь кидается в нас розами.
– Почему?
– А потому что винцо-то у нас как раз кончилось! – Он кивнул на пустые стаканы с бордовыми ободками на донышках. – У вас ничего нет?
– Вообще-то я не пью.
– Я заметил. А вам интересно то, что я рассказываю?
– Любопытно.
– Ох уж эти мне писатели – «любопытно». Берете сюжет?
– Я еще не знаю, чем все закончится…
– Узнаете. Берете?
– Беру. Думаю, может получиться неплохая повесть. А что вы с ней будете делать, с рукописью?
– Сначала прочитаю.
– И?..
– Сожгу.
– Тогда я не буду писать.
– Почему? Какая вам-то разница? Вы же получите свои деньги.
– Может быть, вам все равно, как зарабатывать, а мне не все равно…
Поезд, полязгивая, начал тормозить. Теперь уже я отогнул занавеску: на освещенной платформе стояли два милиционера и женщина с огромным баулом, к которому был привязан большой плюшевый медведь.
– Толик, – негромко позвал Павел Николаевич.
– Спит, – предположил я.
– Исключено.
И действительно – через мгновение дверь отъехала в сторону и появился сосредоточенно-бодрый телохранитель.
– Давай-ка организуй, пожалуйста, нам чего-нибудь легонького! Чтобы без эклектики… Сколько стоим?
– Двенадцать минут.
– Успеешь. Давай!
Толик ушел выполнять задание. Поезд остановился, а потом чуть подался назад.
– Я пошутил. Я спрячу вашу рукопись, – после долгого молчания произнес Павел Николаевич.
– Куда?
– Догадайтесь!..
– Попытаюсь.
– А ведь я знаю, о чем вы еще хотите спросить. – Он посмотрел на меня значительно.
– О чем?
– О том, как можно было после такого оставлять ее у себя, да?
– Нет, как раз это мне понятно… Наверное, очень приятно – чувствовать себя укротителем!
– Да, это упоительно! По той же причине люди держат в своих домах хищных зверей. Представляете, вы входите в квартиру, и о ваши ноги трется не какая-нибудь киска, которая купила бы «Вискас», а самая натуральная рысь или даже пантера… Здорово, правда же?
– А если в горло вцепится?
– Во-от! Но ни один укротитель не верит в то, что его сожрут. Других жрут, а он не верит. И в бизнесе то же самое – у меня уж стольких друзей грохнули. А меня не грохнут. Только так. Иначе нельзя… Поэтому я и взял ее с собой в Майами. А ведь сначала не хотел. Как чувствовал… Но ведь она совсем ручной была. С парашютом ради меня прыгнула. Представляете – с парашютом! Вы когда-нибудь прыгали с парашютом?
– Нет.
– Вы несчастный человек. Хотите попробовать?
– Нет.
– Боитесь?
– Ленюсь.
– Вы инвалид лени! А вы знаете, куда лучше всего приземляться с парашютом?
– Куда?
– В постель к любимой женщине. А еще лучше, если и ты и она прыгаете одновременно и приземляетесь в одну постель!
– Метафора?
– Хренафора… Это – фантастика! Иначе я бы никогда не взял Катьку в Майами…
Дверь купе снова отодвинулась – и телохранитель поставил на стол две бутылки донского игристого:
– Вот. Другого красного нет. Про французское и не слышали. Сказали: это вам не Москва зажравшаяся, здесь только водку пьют…
– Ну что ж, – философски заметил Павел Николаевич. – Такова Россия – смесь бургундского с донским игристым! Спасибо, отдыхай!
Толик вышел.
– Замечательный
