Ежегодный пир Погребального братства - Матиас Энар

«Термомикс» (Тегmomix™) первого поколения, и я потихоньку осваивал телематические джунгли кулинарных рецептов. Вспахивал ниву гастрономии голыми руками, имея из подручных средств лишь овощечистку да кузькину мать. Должно быть, овощи у Люси были просто первоклассные, потому что довольно быстро я научился готовить не только весьма продвинутые супы[13], но и такие сложные блюда, как вегетарианское рагу. С конца февраля я почти ежедневно сопровождал Люси в поля, и она, казалось, была рада такой компании (моя полная неосведомленность и неуклюжесть новичка очень ее забавляли). Я даже как-то наладил отношения с ее псом, всегда готовым к игре; так что проводил больше времени, возясь с ним, чем окучивая грядки, но Люси это вроде бы не смущало. Она часто задавала мне вопросы о том, как у меня продвигается научная работа. Я в ответ врал и понимал, что вру — без причины, по инерции; отвечал, да так, ничего, подвигается помаленьку, хотя к тому времени уже полностью забросил опросы местных жителей. Я сказал себе: ну, проблематика закончена, теперь можно и передохнуть пару дней, а через месяц по-прежнему стоял внаклонку по щиколотку в мульче и сеял рядами горох. «Рискованно, конечно, — говорила Люси, — но попробуем. С учетом укрытия из полиэтилена на начальном этапе, а также глобального потепления и внезапной удачи сможем в мае заработать на тысячу евро больше. Зато если ударит мороз и дальше тоже будет холодно… ну, значит, зря потратим время. Ну, хотя бы не деньги, — семена-то достались почти даром»[14].

Так что моя научная работа заключалось в том, что я наблюдал за ростом овощей.

Бросал собаке мячик.

Выдергивал сорняки.

Смотрел, как на ветвях тополей появляются листья, слушал, как болото оживает и наполняется гомоном птиц.

Нам повезло, ничего не вымерзло; горошек выстоял (и вырос у нас не горох, а просто загляденье, и настоящие ранние овощи, как в старое доброе время), а Люси заработала несколько лишних сотен — покупатели были в восторге и влет раскупали сладкие сочные шарики, которые мать-природа чудесным образом упаковала в нарядный зеленый стручок.

Люси была совершенно счастлива. Теплая и ранняя весна волшебно преобразила округу. Погода стояла идеальная! Но я отвлекся. Вернусь к хронологической нити. Зима оказалась спокойной, но насыщенной событиями.

Я отказался от карьеры Нимрода: во-первых, лень было сдавать на охотничью лицензию, хотя закон и давал мне право на «охоту в сопровождении инструктора» — точно как в случае начинающего водителя, — не уверен, что это сильно обрадовало бы Гари. Да и стоимость лицензии не воодушевляла (не говоря о приличных расходах на экипировку, ружье и т. д., плюс надо заводить собаку, — словом, не всякому дано стать Джеком Лондоном). В июне я сумел слегка заинтересоваться рыбалкой и как-то на выходных даже принял участие в «Приключениях в недрах Дикого Болота»[15], но я же обещал сначала рассказать про зиму, так что вернемся в февраль. Значит, в начале февраля, числа примерно 10-го, я получил сообщение от Кальве, в котором он интересовался (в гораздо более изысканных выражениях), какого хрена я молчу и какие груши околачиваю в деревне, а также приглашал меня начать шевелиться, ибо я третий год сижу в аспирантуре, а пока что заявка на зачисление меня на будущий год младшим научным сотрудником и ассистентом преподавателя отклонена; это был чудовищный удар. Грант на полевые исследования и стипендия заканчивались в июне, я надеялся как-то протянуть до первой зарплаты в университете, у меня были кое-какие сбережения, но жить в Париже все равно довольно накладно.

А в тридцать лет снова жить с мамой — совсем позор. Так что я приуныл, и эта депрессия выразилась в том, что я просто лег на дно, перестал ходить в кафе «Рыбалка», увеличил потребление замороженной пиццы и прочей дряни.

Добрую неделю я провел за игрой в тетрис и чтением Рабле[16].

Я пропадал достаточно долго, так что Макс, не видя меня за аперитивом, забеспокоился и решил заехать без предупреждения. Он с ужасом обнаружил меня сидящим в темноте, с закрытыми ставнями, бледного, с запавшими глазами; из «Дебрей науки», по его словам[17], разило кошачьей мочой, — словом, друг его явно загибался, «томился, как девка на выданье, и таял на глазах»[18]. В порыве великодушия Макс решил меня выгулять, дабы «проветрить мне мозги»[19]; и не только пригласил на обед, но и стал меня всячески развлекать, что, как мы увидим, не обошлось без последствий. Первым таким развлечением, которого я бы, надо сказать, охотно избежал, стала полная экскурсия по мастерской Максимилиана, и особенно по ее сокровенной части: демонстрация пресловутого шедевра, никем еще не виденного и завершенного 2 января утром. «После нескольких недель компоновки все готово», — сказал Макс, и я стану первым из живущих, кто увидит это воочию: «Мощнейший эстетический заряд! Живо поставит тебя на ноги, парень. Прямо сразу взбодришься и примешься за работу! Этот шедевр станет нетъемлемой частью тебя, малыш. Смело считай его путеводной звездой. Потому-то я его и показываю. Чтобы вернуть тебе веру. Наполнить тебя надеждой»[20].

Его самомнение просто изумляло.

Макс вещал все это, стоя перед дверью мастерской и держась за ручку; мы только что отобедали[21]. Я ощущал некоторую робость, но гордился оказанным доверием. И надеялся, что моего эстетического багажа хватит для оценки.

Бывший амбар — длинное строение, с наружной от четырехугольника фермы стороны стена у него глухая; с другой — широкие застекленные проемы выходят на двор. Когда Макс впустил меня внутрь, длинные красные шторы, похожие на театральный занавес, были задернуты и все огромное помещение погружено во тьму; едва угадывалось бюро, стол для рисования, стремянка, высокие силуэты мольбертов, укрытых тканью.

— Готов? — спросил меня Макс. Цикл называется «Бристольская шкала: фрагменты автобиографии».

И он включил свет. Нет, я не был готов.

На противоположной от двора стене, освещенной очень мощными белыми софитами, висели десятки фотографических оттисков — края у них были светлыми, белыми или голубоватыми, а центр — неизменно темным: черным, темно-зеленым, коричневым или хаки. Я остолбенел: то был кал во всех его видах, сотни какашек; мелкие, крупные, средние, прямые, кривые, узловатые, жидкие, плотные, дряблые, лепешкой и т. д., и т. д. — короче, бесконечные вариации на тему дерьма.

Фу-у-у!

Я просто обалдел.

Слова не мог произнести.

— Скажи — штырит, да? — сказал Макс.

— А ты слыхл про бристольскую шкалу? — спросил меня Макс. — Бристольская шкала оценки дефекации — это как шкала Рихтера для землетрясений! Ты что молчишь-то? — забеспокоился Макс.

Я