Собрание сочинений в десяти томах. Том 8 - Юзеф Игнаций Крашевский

Дембицкий с Радзеевским убедили крикунов, что закон не дозволяет королю держать шляхту в поле долее двух месяцев; что затем король обязан или платить ей, или распустить ее. Все злее и сердитее повторяли:

— По домам… Пусть король воюет с своими немцами! С пехотой, с кварцяными, с компутовыми и без нас справится с хлопами.

Вначале тихие, эти голоса раздавались все смелее и громче.

Маленькие кучки недовольных превращались в большие сборища. Короля, объезжающего лагерь, окружали с жалобами. Он слушал, бледнел, поглядывал на своих товарищей, возводил глаза к небу.

Всем старым жолнерам было ясно, как на ладони, что вся польза кровавой победы пропадет, если не докончить начатого дела. Надо было идти вперед и раз навсегда положить конец восстанию. Но шляхта находила, что уже довольно повоевали.

Казимирский, с одной, Снарский, с другой стороны, носились по обозу с подстрекательством, а Дембицкий каждый день приглашал к себе на сандомирский бигос. Многие недоумевали, откуда он берет припасы и бочки, которые опорожнялись гостями, потому что у подчашего не было средств на такие угощения, а тут столы каждый день уставлялись кушаньями и кубками.

Между тем полки панов, королевские, кварцяные каждый день нападали на окопы, за которыми Дзедзяла и Богун, в ожидании подкреплений, защищались отчаянно. Они терпели от орудий, теряли людей при неудачных вылазках и вследствие дезертирства, но держались до последней крайности.

Взять их голодом было трудно, так как они имели сообщение с областью, и получали провиант.

Действия против них не прекращались, хотя до сих пор оставались безрезультатными. Только через несколько дней они начали кричать, чтобы их послов допустили к королю.

Ян Казимир приказал привести их. Они били ему челом, и затянули старую песню, обвиняя во всем поляков. Хотели возобновить Зборовский договор. Им отвечали, что теперь уже поздно приходить с переговорами, что они должны выдать Хмеля и главарей бунта, и покориться Речи Посполитой.

Между тем Лянцкоронский, сговорившись с Иеремией, пошел в обход, чтобы напасть на казаков с тылу; однако Богун узнал об этом. Быть может, он и ушел бы, не потревоженный, если б мазуры, заметившие отступление казаков, не дали знать войску. Все разом бросились на отступающих, так что сбили их вместе с возами в болота и принялись топить и рубить. Казалось, ни одна душа не спасется, однако Богун, двинувшийся вперед, успел уйти с главными полками.

Чернь, оставшаяся в окопах, объятая ужасом, бросилась вон, не успев ничего захватить с собою, и рассеялась по лесам и болотам, так что в лагере не осталось живой души.

Однако войско долго не решалось занять его, опасаясь засады. Наконец, убедившись в отсутствии неприятеля, поляки вступили в опустевшее гнездо.

Все здесь оставалось в том виде, как было при казаках. У самых окопов лежали и стонали недобитые пленные поляки, с отрубленными руками и ногами, с содранной кожей, ободранные и изрубленные, как скот; у иных были выпотрошены внутренности, у других вырваны глаза. Это зрелище привело жолнеров в такое неистовство, что они не пощадили никого из побежденных.

В шалашах и под навесами все оставалось в том виде, как было в момент бегства хлопов. Дымились костры, в котлах еще оставался борщ, кисель, саламата и все их любимые яства.

Добыча была незначительна, так как на возах оказались только ремни, сермяги, мешки, епанчи, кожуха, рубахи, плахты и запаски, больше ничего. Только всякого оружия досталось много; одних пушек шестьдесят штук, картечниц восемнадцать, масса рогаток и крючьев; но всего дороже были сокровища Хмельницкого: хоругви, присланные королями Владиславом и Казимиром, меч от константинопольского патриарха, бунчук, печати и шкатулка с разными бумагами.

Часть войска пустилась в погоню за Богуном, а королю принесли добычу и известие о новой победе, за которую он и все бывшие с ним, пав на колени, благодарили Бога. Радость Яна Казимира доходила до слез, но старые жолнеры говорили, что теперь более чем когда-либо следует наступать и пользоваться разгромом и страхом.

Когда королевские писаря с Отвиновским открыли гетманскую шкатулку и добрались при канцлере Лещинском до бумаг, всеми овладело великое изумление.

Королевские письма, грамоты, турецкие фирманы, татарские, московские, кесарские письма были ничто в сравнении с донесениями и сообщениями, которые здесь оказались. Хмельницкий всюду имел своих людей, которые сообщали ему не только о том, что делалось и говорилось при дворе короля, но и о том, что делалось; во всех остальных государствах, в Вене, даже в Риме.

Убедились в том, чему долго не хотели верить, — что этот человек, разыгрывавший из себя простака, притворявшийся пьяным, слабоумным, только прикрывался холопством, как маской, и был куда хитрее тех, которые имели с ним дело.

— Политикой его не одолеешь, — сказал епископ, — он в ней сильнее, чем мы; нужно покончить с ним оружием, иначе с ним справы не будет.

Радовались победе, а негодяям она была в особенности на руку, так как они воспользовались ей в тот же вечер.

Палатки Дембицкого, Казимирского и других начальников гудели от говора шляхты, и один лозунг раздавался всюду.

— Finis laborum![27] По домам! По домам! Пусть гетманы, коли хотят, идут дальше с компутовыми; мы не пойдем.

— Не пойдем! — повторяла шляхта. — Довольно с нас! Казачество побито! Наука не пропадет даром, а мы довольно вытерпели для Речи Посполитой.

— По домам!

Королю вначале не сообщали об этом, чтобы не отравить ему радости этого дня, но на другой день подканал ер первый явился к нему после мессы в королевском шатре. Услыхав, что Ян Казимир желает как можно скорее пуститься в погоню за уходящими, он с притворным состраданием сказал королю:

— Наияснейший пан, об этом бесполезно толковать, пока не успокоится шляхта; уже со вчерашнего дня она волнуется и хочет без позволения разойтись по домам.

Король с негодованием воскликнул:

— Как? Хотят оставить меня, вождя и короля? Не верю, чтобы польская шляхта была на это способна!

Радзеевский сочувственно вздохнул.

— Я не говорю, — сказал он, — что она исполнит это; кто знает, как с нею обращаться, тот сумеет ее удержать; но сейчас такой лозунг: по домам! Я проехал по лагерю от посполитого рушенья сандомирского, и только и слышал по дороге крик: «По домам!»

Начали сходиться другие сенаторы, вошел епископ Лещинский; Ян Казимир обратился к ним:

— Послушайте, какую весть принес пан подканцлер, — сказал он, — я верить не хочу, но он ручается за правду.

Князь Доминик Заславский, только что вошедший в палатку, угрюмо возразил:

— Теперь всему дурному можно верить. Слышал и я, что происходит;