Любимчик Эпохи. Комплект из 2 книг - Катя Качур

что услышит кто сей крик. На Куприньку сердится, что тот ревет. «Замолчи! Замолкни сейчас же! – кричит баба Зоя. А Купринька не может. Ладони от печи не отрывает: выполняет приказание честно. А ладони горят, а ладони зудят, а ладоней уже словно нет – одни головешки от них остались. Прошлась баба Зоя кочергой по Купринькиной спине, да только хуже сделала. Пуще прежнего разорался мальчик: «А-а-а! А-а-а! А-а-а!» И не унять никак. Загорелась и спина, только от ударов кочерги уже. Весь Купринька полыхает. Разве можно после такого печь любить? Разве можно по ней скучать? Баб Зоя тогда Куприньку от печи оторвала, а он все орал и орал – огонь из рук и спины не уходил никак. Сунула тогда баб Зоя руки мальчика в ушат с водой. Полегчало. Словно бы и спине тоже, хотя ее никто в холодную воду не опускал. Баба Зоя наглаживала прям в воде остывающие руки Куприньки и приговаривала: «Ничего-ничего, скоро пройдет, скоро пройдет, не беспокойси». Или же скучать по столу, за которым не раз получал затрещины? Или по кровати, в которой приходилось лежать, к баб Зое привязанным? Или по красному углу, обитатели которого так и не принесли спасения Куприньке, сколько бы он ни просил, как бы он ни молился? Нет, не по чему здесь скучать. Даже по шкафу. А баба Зоя словно бы прощалась с Домом. И словно бы не хотела этого делать. Все еще сонной мухой передвигалась она из комнаты в комнату, от предмета к предмету. Погладила кровать, протерла рукой иконы, поправила шторы на закрытых окнах, пошаркала ногой, уставясь в пол, просидела на диване, уткнувшись в закрытый простыней телевизор. Минут с десять простояла у кухонного стола, водя по нему рукой, задерживаясь у гвоздей, ласково ковыряя тем шляпки, словно раздумывая: забрать с собой или нет. Еще десять минут провела на табуретке, той самой, на которой выпила несколько тысяч чашек чая, столько же съела тарелок супа. Любимая табуреточка! Такая простая, такая родная. С печью обнялась: «Ты ж моя кормилица!» Поворошила застывшие угли – это словно бы вместо ласки. Поправила котелки да кастрюли на полке, переложила поудобнее кочергу, смахнула пыль с чайного сервиза: так и не попила из него чай, так и простоял без дела, не дождался особого случая. Прошлась по комнатам, поправила везде половики. Сама же вязала каждый. А зачем? А для чего? А кому теперь? Хотела цветы полить, да не стала: чем раньше умрут, тем лучше. Опустилась на колени перед Красным углом. Расшторивать тот не стала. Достала из кармана листочек, из календаря православного вырванный, и зашептала, глядя в него:

– Пречудная и Превышшая всех тварей Царице Богородице, Небеснаго Царя Христа Бога нашего Мати, Пречистая Одигитрие Марие! Услыши нас, грешных и недостойных, в час сей молящихся и припадающих к Твоему Пречистому Образу со слезами и умиленно глаголющих: изведи нас от рова страстей, Владычице Преблагая, избави нас от всякия скорби и печали, огради от всякия напасти и злыя клеветы, и от неправеднаго и лютаго навета вражия. Можеши бо, о Благодатная Мати наша, от всякаго зла сохранити люди Твоя и всяким благодеянием снабдити и спасти; разве Тебе иныя Предстательницы в бедах и обстояниях, и теплыя Ходатаицы о нас, грешных, не имамы. Умоли, Госпоже Пресвятая, Сына Твоего Христа Бога нашего, да удостоит нас Царствия Небеснаго; сего ради всегда славим Тя, яко Виновницу спасения нашего, и превозносим святое и великолепное имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, в Троице славимого и поклоняемаго Бога, во веки веков. Аминь.

Глава 21

Возле дома Зои Ильиничны остановилась черная машина. Из нее вылезла плотная невысокая женщина. Очки в черной широкой оправе, волосы стянуты в низкий хвост, пиджак натягивается на груди так, словно пуговица вот-вот оторвется и отскочит кому-нибудь в глаз. Под мышкой папка с бумагами.

Женщина обвела взглядом Марью, Анфиску и Генку, сидевших на скамейке под закрытыми ставнями окон дома Зои Ильиничны:

– Вы службу опеки вызывали?

– Ага, – хором ответили Марья с Анфиской. Генка же лишь неловко поерзал на скамейке.

– Меня зовут Лариса Анатольевна, – представилась женщина из опеки. – Что тут у нас?

Она была лет на двадцать моложе и Анфиски, и Марьи, и Генки, но отчего-то те испытывали необъяснимый страх перед этой Ларисой Анатольевной. Словно это они – плохие родители. Словно это у них сейчас детей отбирать будут, лишать их родительских прав.

– Вот. Тут незаконно держат ребенка, – пролепетала Марья, указывая на дом Зои Ильиничны.

– Это я уже по телефону слышала, – отрезала Лариса Анатольевна. – Что значит незаконно?

В разговор вмешался Генка. Он чуть меньше тушевался перед представительницей службы опеки:

– То и значит. Бабушка тут живет одинокая. А мы у нее видели ребенка. Откуда…

Лариса Анатольевна оборвала Генку:

– Так, может, внук. Но меня больше цепи эти, ошейники интересуют. Что вы там про них по телефону дежурному говорили? Он из-за этих ваших цепей весь кабинет на уши поднял. Меня вон направили, а должны бы сначала через полицию, а получается, через одно место.

– Да, да, да, – затараторила Марья. – Она его на цепи держит. Четыре человека видели. Мы то есть видели вот вчетвером. Там еще с нами Анфискин муж был, но сейчас не смог, на работе он. Так вот, у мальчика там ссадины. Царапины у него. И сам такой худющий. И не внук это. У нее и детей-то не было, внукам неоткуда взяться.

– Понятно, – сказала Лариса Анатольевна, – что ничего не понятно. – Направилась к двери, постучалась.

– Да не откроет она, – заметила Анфиска. – Она уже не первый месяц затворничает. Нам вот не открыла.

– Так то вы, – отрезала женщина из опеки. – А я вообще-то представитель власти. Не имеет права не открывать.

Генка усмехнулся:

– Ну-ну.

Лариса Анатольевна все стучалась, и стучалась, и стучалась, и стучалась. Никто не открывал. Ну, разумеется.

– Надо вскрывать, – спустя десять минут сказал Генка.

– Что? – Не поняла Лариса Анатольевна.

– Дверь, – пояснил Генка.

– Не имею права, – ответила женщина из службы опеки.

– Но вы же власть! – съехидничала Анфиска.

– Это уже проникновение в чужой дом, – закатила глаза Лариса Анатольевна.

– Даже если ребенку угрожает опасность? – уточнила Марья.

– Я пока не вижу никакой опасности. И ребенка тоже не вижу. Только фантазии трех взрослых людей, – парировала Лариса Анатольевна. – И вообще, как вскрывать будем? Тут специальный инструмент вроде бы нужен.

Через полчаса возле дома Зои Ильиничны торчал еще и участковый Иван Федорович, усатый мужчина предпенсионного возраста. Таким особенно идет форма, особенно фуражка, прикрывающая залысину на макушке. А еще у них, как правило, строгий, но совершенно безвольный характер. Это когда брови, значит, хмурит, но стоит только хлопнуть дверью или, чего больше,