Почти 15 лет - Микита Франко

решил каждый раз рисовать по-разному, то больше, то меньше, чтобы не выглядеть человеком, которому важен размер (он уж точно не из таких!). Все эти художественные изыскания обычно заканчивались мастурбацией, после чего Слава чувствовал себя грязным и испорченным.

В те времена он произносил слово «люблю» примерно двадцать раз в мыслях и три раза вслух в течение одного дня, но лишь через время почувствовал себя находящемся на совсем ином, более глубинном уровне любви. Это случилось, когда всё остальное – прошло. Со временем он успокоился, привык к регулярному сексу, с фотографической точностью запомнил каждый миллиметр его тела – и от того, что пропала загадка, потерял интерес к тому, чтобы его рисовать. Но о том, что полюбил, Слава понял, когда поймал себя на мысли, что ничего не рассказал о нём Юле.

Не рассказал, что однажды Лев изнасиловал человека.

Не рассказал, что отец жестоко обращался с ним и избивал на его глазах сестру и мать.

Не рассказал, что он всегда носит белые рубашки и выглаживает на брюках такие стрелки, что порезаться можно.

Он молчал, но не потому, что сестра начала бы его отговаривать от отношений с таким человеком – конечно, она бы обязательно начала, а он бы обязательно отстаивал его до последнего, и, может, был бы не прав, но отстоял. И дело не в том, что он избегал неприятных разговоров.

Просто в какой-то момент Лев перестал быть парнем, о котором можно поболтать с сестрой, пересказывая его странности и спрашивая в конце: «Думаешь, у нас что-то получится?». Так они говорили о нём в начале: хихикали, подшучивали над излишней чопорностью, пихали друг друга в плечи, а потом как отрезало – перестали говорить о нём вовсе.

Лев доверял ему, а Слава хранил чужие тайны, как могила – тогда он и понял: это любовь. Его мужчина как раненный зверь, уязвимый и недоступный снаружи, но мягкий и ранимый внутри – и он, Слава, обязательно сможет его починить: укатает Льва заботой и нежностью, чтобы душевные раны скорее затянулись. Ведь его, похоже, никто никогда не любил – оттуда и все проблемы.

И Слава чинил его, пока не сломался сам.

Но что на самом деле он имел в виду всё это время – почти 15 лет – когда говорил Льву: «Я тебя люблю»?

С первым годом всё понятно – страсть, обожание, вожделение.

Потом – сострадание, желание помочь, изменить его к лучшему.

Потом – смерть Юли, провал в памяти, как тёмная воронка, из которой он выбрался, будто заново собранный по кусочкам, и чувствовал уже другое. Благодарность. Уязвимость. Потребность в защищенности. Возможность положиться на другого человека. Казалось, Лев был хорошим партнером и отцом – по крайней мере, у него на всё был готовый ответ, и он знал, что делать, когда Слава – понятия не имел, и он зацепился за него, как утопающий за спасительный круг. Он говорил: «Я люблю тебя», имея в виду: «Не уходи. Не уходи. Не уходи. Мне страшно».

Теперь он спрашивал себя: говорил ли он когда-нибудь «Я люблю тебя», имея в виду просто – я люблю тебя.

«Кажется, сейчас».

Кажется, сейчас не осталось никаких «но».

Он любит его – мужчину с лучшим чувством юмора в мире, голубоглазого принца из сказок, стеснительного и неловкого джентльмена, самого интересного собеседника для кухонных разговоров до шести утра, отца их детей, врача, Супермена.

Он любит его – алкоголика, насильника, распускающего руки мерзавца, парня, который целился в голову своему отцу, мужчину, который швырнул его на кровать, сбежавшего от проблем мужа и отца, забывающего о звонках своим детям.

Всё это он. И он любит его. Надо это признать. Без хороших и плохих частей, без «ты как будто два разных человека», без попыток его изменить.

Славе казалось, что прошла целая вечность между вопросом Льва и его ответом. Он столько всего вспомнил, проанализировал, передумал… Но то были доли секунды, преодолев которые, Слава, наконец, сказал:

- Я чувствовал любовь к тебе по-разному в разное время. Но ещё никогда она не была такой спокойной, как сейчас.

- Спокойной?

- Да. Она спокойна, потому что ей больше нечего бояться.

- А чего она боялась раньше?

- Что ты уйдешь.

Лев криво улыбнулся, отводя взгляд.

- Ты ушёл, а мир не рухнул. Любовь всё переносит.

Лев, сделав глубокий вдох, задал вопрос, на который, судя по всему, ему понадобилось много решимости:

- Когда ты вернешься, мы… мы будем снова вместе?

Слава покачал головой: «Нет».

- Почему?

- Потому что нам опять будет плохо.

- Но нам и так плохо! – с досадой ответил Лев.

- Мне не плохо. Мне – спокойно, - возразил Слава.

- А мне – нет.

- Значит, что-то не так. Мне пора.

Не в силах продолжать этот разговор, он отключил звонок. Он хотел объяснить Льву, что они не могут быть вместе, потому что не умеют быть вместе, но чем дольше с ним говорил, тем хуже себя чувствовал. При сближении его любовь начинала беспокоиться – а вдруг он опять уйдет?

Почти 15 лет. Лев [55]

Он ненавидел выходные.

Выходные девять дней подряд он ненавидел больше всего.

Он не пил: от одной мысли о пятидесяти граммах виски на дне бокала к горлу подступала тошнота. То ли результат кодирования, то ли самовнушения.

Он не работал: желающих набрать дежурств в праздничные дни и заработать в два раза больше денег и без него хватало. А как спать, если не работаешь и не пьёшь?

Никак. Оно стало к нему возвращаться. Приходило, как раньше, внезапно, сковывало тело, внушало животный ужас, заставляя поверить, что сердце вот-вот остановиться, а потом исчезало, словно ничего не было – растворялось во тьме, бросая один на один со страхом. После себя оно оставляло ощущение скованности в руках и ногах и привкус крови во рту. Настоящей крови не было.

Так Лев снова перестал спать. И начал разговаривать.

Со Славой созванивались поздно – как правило, во втором часу, когда нужно было забираться под одеяло, а Лев был готов заниматься чем угодно, лишь бы не подходить к постели. Тогда-то он и придумал эти звонки посреди ночи с вопросом: «Ну что, как там Мики?». Славин голос действовал успокаивающе – за исключением… за исключением некоторых моментов.

Например, когда говорил: «Я всё ещё люблю тебя». Тогда, конечно, становилось не до сна в любом случае. А потом он говорил,