Иван Шмелев - Том 7. Это было

Март, 1929 г.

Севр

(Возрождение. 1929. 24 марта. № 1391. С. 3)

«Гг. офицеры»

Очерки К. Попова

Эта статья «Гг. Офицеры» – очерки К. Попова – дана была мною газете «Возрождение» и хранилась в редакции шесть недель, и я, старейший сотрудник газеты, на два моих заказных письма и телеграмму редакции и издательству – вернуть мне статью и объяснить, почему она недостойна печатания, – ответа не получил. Статью добыл, по моей просьбе и доверенности, боевой русский офицер, добившийся, наконец, для меня такого объяснения: «редакция имеет право задерживать те рукописи, которые по ее мнению чрезмерно претенциозны и тенденциозны». Пусть судят мои читатели

Ив. Шмелев

Автор уже хорошо известен: это тот самый К. Попов, который дал русской словесности – и не только словесности, а душе, памяти русской удивительную книгу «Воспоминания кавказского гренадера – 1914–1920 гг.», которая без смущения может стать рядом с «Севастопольскими рассказами» Толстого, по значительности, по силе, по безыскусственности, по «нехудожественности». Об этом уже писалось и такими знатоками в военном деле, как генерал Головин, и такими мастерами в искусстве слова, как А. И. Куприн и покойный Ю. И. Айхенвальд. Люди с пустой душой и мерочками на слово, люди с поползновением, а не с вдохновением, этого, конечно, не признают и не поймут, как они до сих пор не могут понять, что дала и продолжает давать зарубежная словесность. Выученики, а не творцы, они не знают вещего слова Пушкина:

Постойте… наперед узнайте, чем душаУ вас наполнена: прямым ли вдохновеньем,Иль необузданным одним поползновеньем.

К. Попов, может быть и не сознавая, это знает. Его душа не только наполнена, но, пожалуй, переполнена «вдохновением» и потому-то так безыскусственно у него и порой нагромождено – им созданное. Оно подавляет правдой. И настолько значительно, что «украшающее перо» – излишне, как излишни и даже непристойны краски на памятнике героям-мертвым.

К. Попов так пишет:

«Остается добавить, что на голове у него молодцевато сидела защитного цвета фуражка с офицерской кокардой и опущенным на подбородок ремешком, а ноги были обуты в сапоги из черной кожи, доходившие ему чуть выше колен, чтобы получилось довольно типичное изображение одного из тех молодых русских офицеров, которые тысячами стояли в холодное сентябрьское утро на всей необъятной границе Российской Империи, обозначавшейся сейчас не географическими и этнографическими рубежами, а доблестью армии, ее духом, дисциплиной, выучкой и прочими неотъемлемыми качествами, которыми сильна была в то время Россия, имевшая впереди, на защите своих границ и чести – все здоровое, честное и мужественное» (стр. 37, «Гг. Офицеры»).

Или вот:

«Победителей сегодня не было, и противники, равно уставшие и изнемогшие от нервного напряжения в бою, постепенно прекращали огонь, и водворявшаяся тишина нарушалась лишь одиночными выстрелами любителей пострелять (!), да немецкая артиллерия изредка посылала очереди куда-то вдаль. Ее снаряды, жутко журча, высоко, высоко над головой, совсем далеко разрывались, – так негромко и мягко… Казалось, что немцы кому-то не дослали известной порции снарядов и теперь, подсчитываясь, все ошибались в расчете и досылали недоданное (!)» (стр. 26).

Так пишет К. Попов, русский офицер и кавалер ордена Св. Георгия, – с одной рукой. Иные, с двумя руками, не понявшие ничего в зарубежной русской литературе, но говорящие о ней иностранцам очень самонадеянно, этого не поймут, конечно, как и другого, многого. Вот и этого, например:

«Серая фигура, младший унтер-офицер Колпаков был мертв. Пуля угодила (!) ему в глаз, и минуту спустя, когда Колпакова отнесли в глубь леса, на дне его ямки сиротливо осталась лежать его фуражка, у большого темного сгустка крови…» (стр. 55).

Даже и этого не поймут:

«– Кого вы несете? – обратился командир к конвойным.

– Так что, поручика нашего Зотова…

– Куда он ранен?..

– Так что, ваше высокоблагородие, под самое сердце. Еще по дороге скончались. Они приказали передавать вам донесение, – сказал конвойный, откидывая шинель, которой было покрыто тело Ромы. – Вот их книжка…»

«„Командиры… полка. 1914 г. 28 ноября. 9 ч. 45 м….“

Подписи под донесением не было. Вместо нее отпечатался большой палец какого-то солдата, вымазанный кровью…» (стр. 79–81).

Не переписывать же всей книги! Вся она выросла из страшных зерен, бессознательно-щедро разбросанных уцелевшей рукой и переполненных сердцем офицера-писателя в его «Воспоминаниях кавказского гренадера». И выросла недаром. Этой книгой боевой писатель как бы довершает гордый и страшный памятник Русскому Офицеру и Солдату, мученику и рыцарю, заложенный в современной литературе нашей, зарубежной, писателем-генералом А. И. Деникиным – в его «Очерках русской смуты» и в книге «Офицеры». Довершает достойно – достойно и офицера русского, и словесности русской. И недаром берет за основу книги своей слова своего Начальника: «… Берегите офицера! Ибо от века и доныне он стоит верно и бессменно на страже русской государственности. Сменить его может только смерть» (Ген. А. И. Деникин).

Вся книга – стройный и славный… «Устав геройского Ордена» – «Русский Офицер». Вся книга – пример нашему молодому поколению, назидание – старшему, так мало берегшему своего достойнейшего брата офицера… – вся книга – ценнейший по своей сильной правде вклад в русское богатство – слово.

Апрель 1929 г.

Севр

(Россия и славянство. 1929. 8 июня. № 28. С. 2)

<Письмо в редакцию>

Многоуважаемый г. Редактор, Благоволите напечатать следующее мое обращение к моим читателям и к русской зарубежной общественности:

«За последние полтора года моей работы в газете „Возрождение“ я не раз испытал от заведующего лит. частью г. Маковского ничем не объяснимое насилие и „строгую цензуру“ над моими статьями, причем не всегда мог добиться достойной поддержки от редакции и издательства. Продолжая во многом разделять национально-патриотическое направление газеты, я все же прекращаю свою работу в ней, чтобы оберечь свободу писателя от насилия, а писательское свое лицо – от искажения.

Прошу русские зарубежные издания не отказать мне в напечатании этого заявления».

С совершенным уважением к Вам

Капбретон, Ланды

29 мая 1929 г.

(Россия и славянство. 1929. 8 июня. № 28. С. 2)

Памятки

…Если бы европейцы поняли все, что Россия сделала для мира доблестями и жертвами достойнейших, ныне тяжелым трудом добывающих хлеб на чужбине, израненных, потерявших здоровье, потерявших родину, но не утративших твердой надежды вернуть ее… – они снимали бы шляпы при встрече с каждым из героев наших и приветствовали бы почтительно верных своих друзей, исполнивших до конца свой долг. Но огромное большинство даже и понять не хочет, что особенно доблестного совершили русские воины, пребывающие незаметно среди народов. А придет время, и имя русский станет почетнейшим именем в Европе и в целом свете.

…Благороднейший друг России – Александр, Король Сербов, Хорватов и Словен.

Он знает, что сделала Россия для Европы, для Его родины.

Он не признал насильников – убийц русской законной власти и не считает «СССР» – Россией.

Мудрый правитель, он государственно провидит, что Россия будет.

Герой, он чтит героев.

Истинно просвещенный, Он уважает духовную культуру. Перед всей Европой Он оказал высокую честь ученым и писателям России – эмигрантам. Он делил с ними царственную хлеб-соль, как когда-то делил сухарь со своими солдатами-орлами.

Король и солдат, Он сказал русским героям-инвалидам: «Вы – Мои».

…Русский тот, кто никогда не забывает, что он русский.

Кто знает родной язык, «великий русский язык», данный великому народу.

Кто знает свою Историю, русскую Историю – великие ее страницы.

Кто чтит родных героев.

Кто знает родную литературу, русскую великую литературу, прославленную в мире.

Кто неустанно помнит: «ты – для России, только для России!»

Кто верит в Бога, кто верен Русской Православной Церкви: Она соединяет нас с Россией, с нашим славным прошлым; Она ведет нас в будущее, в нагие; Она – Водитель наш, извечный, верный.

(<Часовой. 1929. № 11–12>. С. 20)