Бархатная кибитка - Павел Викторович Пепперштейн

чья история насчитывает три с лишним десятка лет, и куда я тоже успел влиться, повзрослев, и всласть повращаться и поблаженствовать в этом кругу, пока он не стал слегка исчезать где-то к середине нулевых годов. Впрочем, до конца этот круг не исчез и по сей день, за что стоит возблагодарить благородные Небеса. Круг этот сменил много названий, оброс множеством преданий. Грубо говоря, начинается существование этого круга с Лианозовской школы, с послевоенных бараков, с убогого домика Евгения Леонидовича Крапивницкого в Лианозово, куда постоянно приезжали Холин, Сапгир, Рабин, Лимонов, Гробман и многие другие. Постепенно, далеко не сразу, в недрах этого достаточно обширного и текучего круга кристаллизовалось явление под названием «московский концептуализм». В легальном советском мире многие члены этого круга (впоследствии я назову этот многоступенчатый круг «номой») работали на советскую индустрию детства, то есть писали стихи для детей (как моя мама и Генрих Сапгир) или же рисовали иллюстрации к детским книжкам (как мой папа, а также Кабаков, Булатов, Васильев, Гороховский)

Заходил Заходер,

Заносил помидор.

Этот краткий стишок по каким-то причинам постоянно вспоминался всем, кто знал Заходера. Не знаю, кто был автором этого стишка, возможно, моя мама, но я в этом не уверен. При этом, насколько я помню, Заходер как раз никогда и никуда не заходил, он был домосед, дачный житель, и все, кто с ним общался, сами приезжали к нему на его благоустроенную дачу в Болшево. Так же поступали и мы, причем нередко. Я, конечно же, обожал эти поездки в гости к Заходеру. На многих дачах случилось мне гостить или жить, некоторые из них бывали пронзительно уютными, опьяняющими душу, иные – аскетически-сдержанными, бывали дачи неприкаянно-расхристанные, бывали по-советски простые, бывали по-русски затейливые, теремкообразные, некоторые дачи потрясали своей мистической тайной, случались среди них откровенно мрачные, почти загробные, но при этом пленительные. Но в этом хороводе дач не припомню я в тогдашнем Подмосковье более ухоженного, как бы подчеркнуто гурманского и аккуратно обжитого дачного дома, чем дача Заходера. В этом загородном доме сочеталась русская подмосковная нега с чем-то очень западным: в таких домах, словно бы облизанных изнутри и снаружи восторженными язычками их владетелей, случалось мне впоследствии бывать в европейских землях: в Швейцарии, в Чехии… Все это вполне соответствовало характеру и привычкам самого Заходера – кайфолова, смакующего все аспекты своего уютного существования с оттенком негасимого энтузиазма.

Это был человек-гора, человек-шар. То есть очень крупный толстяк. Возможно, мое детское восприятие преувеличило его сказочную тучность, но мне он казался именно таким сказочным и большим толстяком, с гигантским и как бы волнистым лицом, усеянным крупными родинками. Не так уж много было действительно толстых людей среди тогдашних художников и писателей. Толстым был, как мне вспоминается, поэт Борис Слуцкий, но если поставить на одну чашу весов Бориса Слуцкого, а на другую – Бориса Заходера, полагаю, Заходер перевесил бы. Но взвешивание поэтов есть дело зыбкое, поэтому не будем об этом. Как и многие толстые люди, Заходер любил одеваться в белое, широкое, как бы слегка колониальное. Жил он на своей даче с женой, а также с двумя собаками и с двумя кошками. Рослый эрдельтерьер, вторая собака небольшого формата, взбалмошно-веселая. Кошки, как водится, уклончивые, холеные.

Жена белокурая, статная, круглый год покрытая ровным загаром. Сейчас такое лицо навело бы на мысль о солярии, но я не уверен, что в тогдашнем Советском Союзе имелись солярии. Впрочем, существовали домашние лампы для искусственного загара – может, она пользовалась такой лампой? Обликом и аурой своей она походила на опытную порноактрису из немецких порнографических фильмов того времени. Я тогда порно, впрочем, еще не видел даже краем глаза.

Чувствовалось, что, несмотря на многие годы совместной жизни, Заходер очень прется на своей жене в сексуально эротическом смысле: он постоянно провожал ее жопу похотливым блестящим взглядом, пялился на ее грудь, плечи и руки с таким энтузиазмом, как будто видел ее впервые. Говорю же: он был подлинным энтузиастом земных радостей и сладостей. Будучи человеком, подарившим советскому народу Винни Пуха, он и сам нередко отождествлялся со своим героем. Заходеру как-то удалось присвоить себе этого героя, хотя придумал Винни Пуха вовсе не Заходер, а британский писатель Милн. Заходер всего лишь перевел книжку про Винни на русский. В начале девяностых мне попалось на глаза интервью с Заходером в одной газете, озаглавленное «Вини Пух – это я». Думаю, отождествляясь с Винни Пухом, он имел в виду безоглядное влечение к мёду, обозначающему в данном случае сладостные, нектарические эссенции бытия. В остальном он не был похож на Винни Пуха – ни обликом, ни характером. Винни простодушен, наивен, что дает повод Кристоферу Робину ласково называть его «мой глупый медвежонок». В голове у Винни опилки, да-да-да, но ворчалки и сопелки (а также кричалки, вопилки и прочее) сочиняет он неплохо и-ног-да. Ну да, Винни – поэт, так же как и Заходер, написавший за Винни эти бессмертные строки. Но никаких опилок в голове у Заходера не было, они там даже не ночевали; он явно не был ни глупым, ни наивным, ни простодушным – напротив, очень умный и остроумный тип, довольно язвительный. Несмотря на его пышное гурманство, несмотря на хлебосольный и гостеприимный его нрав, он вряд ли принадлежал к категории добряков. От советских детских писателей и поэтов требовалось в какой-то степени представать добряками перед лицом своей малолетней аудитории. Но на самом деле они, как правило, таковыми не являлись. Были остры на язык, любили хлесткие шуточки, нередко бывали подъебчивы, стебливы, с ехидцей. Злыднями, впрочем, они тоже не были, конечно. По-настоящему глубинно добрым человеком в их рядах был, как мне кажется, только Юрий Коваль. Это чувствуется в его прозе, ощущалось это и в нем самом. Но это, скорее, исключение на язвительном фоне прочих создателей доброго советского детства.

Заходер и его жена часто ездили за границу, особенно в Париж. В последующие годы до меня долетали ничем не подтвержденные слухи о том, что в Париже эта супружеская пара, не разлучаясь, предавалась сексуальным излишествам в платных домах наслаждения. Это очень мило, на мой взгляд. Подлинная супружеская солидарность на фронтах сладострастия. Не знаю, правда ли это или нет, но такие формы отдыха вполне гармонировали бы с их аурическими оболочками. Короче, гармоничная и дружная парочка: толстяк в белом и белокурая порноженщина. Никогда не видел, чтобы они огрызались бы или хмурились друг на друга. Он никогда не ехидничал в ее адрес, хотя постоянно ехидничал в отношении всех остальных. Нет, он просто пялился с обожанием на ее сиськи, на ее небольшую загорелую головушку. Она же, в свою очередь, была идеальной женой такому господину: кроме порноауры – абсолютный порядок, нигде ни пылинки, постоянно очень праздничная и нарядная атмосфера в доме, хлебосольный стол, ухоженные, сытые, чуть ли не светящиеся от довольства животные. Окрест дома грядки с садовой земляникой и клубникой, где мне разрешалось пастись, размазывая благоухающий сок этих ягод по своим восторженным щекам.

Почему-то советская власть к Заходеру относилась снисходительно: ему и его жене разрешалось на регулярной основе шляться в Париж и в другую Европу, отчего в доме присутствовало множество всяких западных штучек, каких-то сверкающих бытовых агрегатов, мало знакомых обычному советскому человеку. Ну, естественно, лежали журналы «Плейбой» огромной стопкой – хочешь смотри, хочешь дрочи, главное, не сжирай всю клюкву в сахаре. Но к дрочению я тогда еще был совершенно не готов, слишком мал, поэтому носился в саду с собаками. За забором, на соседнем участке, постоянно маячила фигура невзрачного дачника, одетого в какое-то подсобное тряпье: он там копался в своих грядках. Какой-то грустный, тусклый, осунувшийся старик. Как-то раз Заходер указал на него и сказал, что это академик Холмогоров. Этот человек вместе с академиком Сахаровым создал советскую атомную или, может быть, водородную бомбу. Это, конечно, удивительно! Весь мир десятилетиями обоссывался от страха перед советской бомбой, а создал ее вот такой вот полустертый, жеваный чувачок в трениках, в газетной треуголке на голове, заботливо высаживающий морковку и укроп в рыхлый и влажный подмосковный грунт. Чисто советские